Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

— Фасечка, что ты говоришь?!

— Пусть внимает мудрости тысячелетий, — безжалостно ответил Вася, пыхая синевой глаз. — На каком завете я остановился?.. Да. Теперь пятое: свирель земли — это все ее отверстия, как у свирели человека, а свирель вселенной — это тьма ладов, и каждый звучит сам по себе, и все вещи поют безо всякого насилия. Почему же ты, дурной кролик, не хочешь бегать в лесах и петь?

— Фасечка! Ты чиво? Чиво с тобой?.. Кролики не поют.

— Откуда мы знаем? — спросил Вася, взглядывая откуда-то свысока, наверное, с вершин тысячелетий, на Валю. — Когда умирают, тонко кричат. Это их песнь смерти. Значит, должна быть и другая, жизненная.

— Может, все-таки пока его почистить слегка? — предложил Митрий Алексеевич, откидываясь на спинку стула. — И убрать за ним?

— Фася…

— Вальчонок, я, что ли, его приемная мать?

— Ох… ну ладно… — Валя встала и попросила тряпку.

Митрий Алексеевич нашел какую-то старую футболку. Валя терла тряпкой пол. Вася посоветовал отмывать водой. Митрий Алексеевич дал ей старый тазик с водой и, прихватив кисет и трубочку с зажигалкой, вышел на улицу. За ним последовал и Вася.

Валя бубнила что-то, отмывая тряпкой пол. Потом взялась за кролика.

— Валька очень ленивая, — сказал Вася.

Митрий Алексеевич задумчиво взглянул на него сбоку, пустил клуб дыма.

— Но козу доила ловко, — заметил Митрий Алексеевич. — Сначала не получалось, а потом взяла свое память рук, пальцев. Она же деревенская?

— Ну да, — сказал Вася. — Хотя… хых, кто знает, на каких кругах вселенной ее деревня…

— Она мне сказала, что вы держите путь… на Елисейские Поля? — спросил Митрий Алексеевич.

Вася махнул рукой.

— Да ну.

— А… если не секрет, куда на самом деле?

Вася испуганно взглянул на Митрия Алексеевича.

— Да… так… попутешествовать прлосто, — пробормотал он, картавя.

Митрий Алексеевич кивнул.

— Это понятно. Но в любом путешествии есть точка А и точка Б, так ведь?

— Странники древних времен скитались в беспредельном, — ответил туманно Вася. — Так и сказано в десятой заповеди: забудь о времени, о суждениях, найди радость в бесконечном, там и поселись!

— Хм. Кстати, чьи это заповеди? Никогда не слышал.

— Смотрителя сада шиповника. Одет в рубище, но за пазухой нефрит. Это про него пословица. Он любил отрепья, заплатки, сандалии, подвязанные веревкой, шляпу из тростника, такой же плащ и выглядел, как неказистый шиповник, пока тот не зацветет, а потом и даст плод. Вообще там приврали на самом деле его биографы, что, мол, он был смотрителем сада лаковых деревьев. Ведь он сам говорил, что лаковое деревце срубают, ибо оно полезно, ибо все знают, как полезно быть полезным, и никто не знает, как полезно быть бесполезным. Это и заставило меня усомниться, что он мог занимать такую должность. А недавно я увидел его во сне, и он был смотрителем шиповника. Шиповник никто не срубает.

— Но он же все-таки полезен?

— Ну да… Но это уж точно ему не вредит, как лаковому деревцу.

— Мне и вправду все это напомнило шиповник, такие одинокие кустики тут встречаются… Правда, не сады, — признался Митрий Алексеевич.

Вышла Валя с тазиком, спросила, куда вылить воду, хозяин указал дымящимся чубуком на кусты в сторонке. Возвращаясь от кустов, Валя попросила Васю:

— Пойдем, подержишь, пока я ему жопу помою.

— Лучше это сделать на улице, — посоветовал Митрий Алексеевич.

— И его надо вообще посадить в клетку в конюшню, — сказал Вася.

— А если б тебя самого в клетку-то? — возмутилась Валя.

— Так я не дрищу в башне! — воскликнул с негодованием Вася.

Валя вынесла кролика. И сразу откуда-то вымахал Конкорд, он молча бежал к своему красному знакомцу с надорванным ухом. Да Митрий Алексеевич на этот раз вовремя кликнул высоким голосом птицы. И Конкорд вмиг свернул и отбежал за угол, глядя вверх.

— Хых, хы-хы, — просмеялся Вася. — Бегающая соната!

— Сатана! — крикнула Валя.

Митрий Алексеевич предложил ей взять тазик со свежей водой и отвел ее в конюшню, где были загон для коз и загончик поменьше для козлят, которых надобно было держать отдельно. Здесь Валя и отмыла своего Бернарда. Митрий Алексеевич сказал, что в самом деле кролика можно посадить в ящик, пока не минует расстройство. Он принес вместительный ящик из картона с какими-то полустершимися надписями и цифрами, постелил на дно сена. Но Валя опасалась, что Конкорд достанет его там. Тогда Митрий Алексеевич ответил, что можно отнести ящик во флигель и там закрыть. Так и поступили, хотя Валя печалилась и все переживала.

— Ну это же кролик, а не кавалер! — воскликнул в сердцах Вася.

— Ушко у него порватое, — вздыхала Валя. — И холодно там.

А погода и впрямь испортилась, над полями, над кронами, над водами поползли сивые тучи, задул резкий северный ветер.

— Ничего, у него отличный заячий тулупчик, — напомнил Вася, — у новозеландца твоего.

Когда они снова уселись в проветренной комнате и приступили к прерванной трапезе, за окном замелькали белые пушинки.

— Снег, — сказал Митрий Алексеевич.

— Опа! — откликнулся Вася.

— Вот видишь, — подхватила Валя.

— Хых, как будто я виноват, а не козы. А я даже не козел. Это он тоже в ответе за произведенный эффект. У него есть имя? — спросил он у Митрия Алексеевича.

Тот кивнул и ответил:

— Старик.

— А у козы? — заинтересовалась Валя.

— Мэри.

— Хых-хы-хы, — засмеялся Вася. — Класс. Старик и Мэри. Это вы их так назвали?

— Нет. Прежний хозяин.

— Тут не скотный двор, а литературная гостиная, — заметил Вася. — То-то у меня и возникают все время какие-то…

— Видения? — спросила Валя.

— Подозрения насчет всего… насчет этой реальности.

— Ну, — откликнулся Митрий Алексеевич, — если обратить взор, к примеру, вверх, ночью, то увидишь целые тома письмен. Я имею в виду созвездия. Что ни созвездие, то библиография. Сказания, мифы, романы, стихи. То же и люди. Их имена, фамилии. Твоя фамилия?..

Вася заерзал.

Митрий Алексеевич усмехнулся.

— Фуджи, — влезла Валя.

— О-о-о! — удивился хозяин. — В самом деле?

Вася подумал и кивнул, начиная густо краснеть. Но Митрий Алексеевич как будто не замечал этого.

— Тут масса ассоциаций…

— Зззз! — прозвенела Валя, махая ложкой.

— Ты чего? — спросил Вася.

— Осы почудилися.

— Так вот откуда дальневосточная, как я понимаю, грусть, — проговорил Митрий Алексеевич, глядя на Васю внимательно.

— Ну да, это известная байка, — напомнил суть разговора Вася, — про мир как книгу… Я бы хотел, в таком случае, конечно, спросить у автора: у него что, желчь в печенке? Или соседи вечно заливают сверху? А может, сосед слева все время долбит перфоратором в ухо? Тут бы, кстати, я его понял, ибо, как сказано в двадцать девятой заповеди Шиповника, у того, кто применяет машину, дела идут механически, у того, чьи дела идут механически, сердце становится механическим, и он утрачивает целостность чистой простоты .