Андрей Бинев - Тихий солдат

На кухню вошел старый литовец и удивленно замер на пороге. Павел поднял на него глаза, держа в руках уже снятые сапоги и шевеля покрасневшими пальцами ног.

– Здорово, дед! – сказал Павел как можно веселее, – Как спалось?

– Спасибо, господин солдат…

– Слышь…, ты этому…Альфреду…дай пожрать чего-нибудь, а то он плачет. И на двор его своди… Не! Лучше…передай этим…которые с капитаном. А то сбежит еще! Потом скажут, я подговорил.

Павел повертел в руках обрезанные шторы и задумчиво спросил литовца:

– А у вас портянок-то лишних нет?

– Что?

– Ну, портянок…, видишь, сапогами разжился, а портянок-то новых не захватил. Мои совсем рваные уж были, я их еще вчера утром выкинул… Обмотками закрутил ноги, прежде чем к вашим идти…ну, к немчуре…, а теперь какие же обмотки?

– Как закрутил? – Литовец никак не мог сообразить, о чем говорит этот странный русский.

– Умеючи…, думал, вернусь назад, другие возьму… А то уж больно торопились тогда…

Павел начал старательно обматывать ноги изрезанными шторами. Потом осторожно, придерживая кончики штор пальцами, стал протискивать ногу в сапог. С великим трудом ему это удалось. Потом он повторил то же самое с другой ногой. По-прежнему сильно морщась, поднялся, постучал каблуками о пол и, тяжело вздыхая, прошел мимо молчавшего в растерянности литовца в коридор, ведущий в большой каминный зал.

Сверху, по лестнице, не торопясь, спускался капитан. Павел, увидев его, остановился. Капитан медленно повернул в его сторону голову и тут же крикнул куда-то себе за спину:

– Клопин, твою мать! Где задержанный? Сбежал?

Послышались торопливые шаги по верхнему этажу и испуганный, взвинченный голос Клопина:

– Никак нет, товарищ капитан! Не мог он! Я всю ночь его стерег, четное слово, товарищ капитан! По нужде на минутку утром только отлучился… Никто ж не сменил! А он, гад, воспользовался! Я его найду сейчас!

– Поздно! – криво ухмыльнулся капитан, – Я его сам нашел… Погляди-ка, Клопин, он у тебя сапоги-то не стянул, пока ты бодрствовал у его опочивальни?

Клопин в этот момент появился на верхней ступени, в пяти шагах от капитана, и пригнулся, чтобы посмотреть вниз.

– На мне сапоги, товарищ капитан! Вот же они! – Клопин ударил каблуками по ступеньке.

Капитан презрительно стрельнул в него глазами, потом перевел взгляд на Павла, с демонстративным спокойствием стоявшего внизу. Он был стреляным воробьем, чтобы горячиться от издевательских капитанских шуток.

Павел надменно сморщился и смачно плюнул себе под ноги, потом неторопливо растер плевок носком сапога. Капитан наблюдал за этим так, будто изучал повадки зверя – на лице у него была ясно написана и заинтересованность охотника, и строгость дрессировщика. Злости не было, как не могло быть и добродушия. Капитан, по-видимому, был всегда таким, каким создала его природа. Тарасову вдруг пришло в голову, что он особой породы человек, которому не ведомы обычные человеческие чувства, и что предал он тогда своих не потому что трусил или боялся чего-нибудь, а потому что так ему было нужно и потому что это нисколько не противоречило его представлениям о жизни. Вот и теперь, посмеиваясь над Тарасовым и над Колпиным, он не разделял их для себя – они были одушевленными игрушками, которые следует использовать так, как это необходимо в настоящий момент.

«Фашист! – подумал Павел, – Да он просто обыкновенный фашист! И не немец даже, а как-будто свой! Немецкий солдат, которого я разул только что, куда лучше его, гада! А ведь солдат – самый что ни на есть немец. Вот, значит, как! Надо сдать капитана нашим или лучше убить, потому что иначе потом придется с ним рядом всю жизнь дома жить. С фашистом! С предателем! Неважно, совсем рядом или просто в одной стране, в одном городе… Это ж нельзя так! И Куприянов приказал… Но как! Вон их сколько…!»

Капитан опять покосился на Клопина и опустил глаза к его сапогам. Потом вдруг подмигнул ему и смешно скривился.

Клопин, наконец, понял, что разыгрывают не столько его, сколько Тарасова, и довольный этим, подобострастно захихикал. Но капитан вдруг рявкнул как старый унтер:

– Я тебе на ефрейтора подписал приказ, Клопин, а теперь меняю его, не глядя, на три наряда вне очереди…, когда вернемся в штаб. Понял?

– Так точно, – уныло ответил рядовой Клопин и с лютой ненавистью посмотрел на Павла.

– Собираться всем! – холодно, отрывисто приказал капитан и, не повернув головы, прошел мимо Павла к выходу на двор, – Достаньте немца из подвала и к машине. Также как вчера, колонной. Две минуты на сборы, бездельники!

«Однако же глаз-алмаз у капитана! – хмуро думал Павел, – Сапожки мигом заметил! Как же он меня тогда-то не запомнил? Небось, всех уже мертвецами считал, когда шли? А чего мертвецов запоминать?»

Выехали на голодный желудок, Павла и мрачного Альфреда, оставившего в подвале павловы обмотки, вновь посадили в кузов и окружили со всех сторон. Ехали молча, позади тащился немецкий вездеходик с поднятым верхом.

Всю ночь хлестал дождь и бушевал северный ветер. Заметно похолодало, на дороге валялись обломанные ветки от деревьев, блестели в кюветах глубокие, мутные лужи. Все ёжились, жались друг к другу. Настроение было отвратительным, раздражение буквально витало над головами солдат. Они тихо переругивались, полоща на холодном ветру густой, тяжелый мат. Небо, низкое, затянутое тучами, не предвещало ничего хорошего.

Очень далеко, где-то на западе, раскатисто и трубно били орудия.

– Добивают гадов! – зло сказал младший сержант, у которого под глазами появились усталые мешочки, а кожа посерела.

Он ударил ногой в ногу немца и, недобро усмехнувшись, добавил:

– Слышь, фриц! Ваших добивают! Мы из вас барабаны будем теперь делать. Лично на параде в столице в такой барабан буду палочками лупить! Бух-бух! Там-там!

Двое или трое захохотали. Альфред отвернулся и стал мрачно смотреть в сторону. Павлу вдруг сделалось очень горько от стыда – ведь это он сначала обнадежил этого немца, взяв его в шоферы и будто бы обещая защиту, как победитель, а потом отнял сапоги в подвале. Теперь же как будто заодно с этими…, с дураками из СМЕРШа. Да были бы офицерами, а то ведь так – дырявые котелки с ушами! Зубоскалят, черти! Сами не знают, чего несут!

Он опять вспомнил о том офицере, которого убил по приказу Куприянова во время днепровской операции, и ему стало еще гаже на душе. Да вот и капитан со своей горошинкой на виске едет в кабине, и не дотянуться до него! Кто же тут враг, кто друг? Разве так можно? Вроде бы, война! Все ясно должно быть. А тут в голове какая-то каша тихо кипит все время! Варится, варится, никак не сварится! И сапоги жмут! Чертовы фрицовы сапоги!

Навстречу машинам потянулись длинные, узкие колонны обезоруженных немцев, медленно шедших на восток в сопровождении редкой охраны из русских солдат, вооруженных большей частью мосинскими винтовками. Немцы шли, тихо переговариваясь и косясь на машины, а их, и людей, и машин, становилось все больше и больше, они уже вытягивались в бесконечную колонну, которая беспокойно гудела на одной низкой, басовитой ноте, будто пчелиный улей. В кузовах машин сидели солдаты-победители, озорно и самоуверенно поглядывая сверху на серую ленту поверженных.