Андрей Бинев - Тихий солдат

У Павла перехватило дыхание. Он подтянул к себе ППШ и медленно поднес ствол к щели. Вдруг человек с родинкой хлопнул того, что был в шапке с козырьком, ладонью по плечу, громко рассмеялся и тут же, почти бегом, исчез из вида. Павел услышал его крик:

– Стой! Стой! Да нет у них ни хрена! Без документов они.

Он разглядел, как кто-то шарил по карманам убитых, а «Сотрудник» поторапливал, чтобы уйти отсюда поскорее.

Отряд был уничтожен полностью. В живых остался один лишь Павел. Но сейчас они начнут пересчитывать трупы и поймут, что он ушел. И тогда его буду искать. А ведь карт нет, дорогу он помнит плохо. Они же здесь, как кошки в темноте видят. И знают каждый уголок, каждое деревце, каждую кочку! Надо уходить! Надо оторваться как можно дальше и идти к своим. «Сотрудник» предатель! Если не Павел сообщит об этом, то кто? Это приказ Куприянова, приказ командира. Это последняя, отчаянная просьба друга, односельчанина… Он найдет эту продажную сволочь! Он его на куски порвет! Пятнышко с горошинку! Раздолбит он ее собственным кулаком! Грязная тварь! Двадцать человек! Двадцать разведчиков! Гадина! Гадина! Гадина!

Павел вдруг понял, что беззвучно рыдает. Во второй раз в жизни. Первый раз тогда, над убитым им немецким майором и над гауптманом. А теперь над своими, над теми, из-за которых тогда он убил майора и кто удавил гауптмана.

Слезы заливали лицо, разъедали глаза, натужно рвали душу. Он пополз к слуховому окну.

Павел почти не помнил, как выполз на крышу, как спустился по какой-то жерди вниз, к реке, как влез в ледяную, мартовскую воду и поплыл на противоположный, недалекий берег. Он ясно слышал сзади короткие выстрелы, крики, певучий украинский говор, злой русский мат.

«Добивают, добивают, сволочи!» – думал он и колотил руками по воде. Намокшие ботинки, шинель тянули вниз, но он не собирался здесь тонуть. У него теперь была большая и важная цель.

Тарасов выбрался на берег и понял, что, если не будет двигаться, непременно замерзнет. Он сбросил шинель, выжал ее, насколько это было возможно лежа на мокрой, холодной земле, вновь надел ее и, поднявшись на дрожащих от напряжения ногах, кинулся в лесную чащу. Он остановился только минут через пятнадцать. По лицу, за ворот тек липкий пот. Павел тяжело дышал. Он отделил от ППШ диск и заглянул в него. Там было всего четыре патрона, еще один оставался в стволе. Это было все, чем располагал заместитель командира разведвзвода старший сержант Павел Тарасов.

Павел двинулся на восток, откуда пришел его погибший отряд. Он должен был еще раз форсировать те же речки на левый берег и попытаться найти обратную дорогу. Он не мог обратиться за помощью ни к одной советской части, потому что у него не было документов и к нему не могло быть никакого доверия. Что он им скажет? Что советский офицер, контрразведчик предал врагам отряд советских же солдат? Можно ли такое вообразить! Можно ли в такое поверить человеку без документов, почти без оружия! Никто не станет разбираться с ним слишком долго. Чего доброго, шлепнут свои же, и тогда уйдет от его святого возмездия предатель – человек с нежной родинкой на виске! Он должен был дойти до полковника Ставинского и сообщить ему о том, что случилось на хуторе Самохова Мельница в пяти верстах от Мочуланки, у быстрой речки Видринки, в темную, холодную ночь с 4 на 5 марта 1944.

Павел стоял в центре старого, сводчатого зала с длиной изящной галереей вдоль всей его окружности. Два солдата из охраны переминались за его спиной. Один из них, невысокий, конопатый рязанец, нервно постукивал прикладом о пол. Павел косился на него и думал, что все решится очень быстро. Он сам не раз видел, как выводили из помещений, занимаемых трибуналами, и солдат, и офицеров без ремней, а то и без погон уже, и вели куда-нибудь подальше от живых. В войну между приговором и его исполнением проходит ровно столько времени, сколько требуется, чтобы пройти от стола с тройкой судей до подходящей стены или дерева.

Рязанец всё постукивал нетерпеливо прикладом. Его жизнь сегодня не закончится и у него еще есть дела на этом свете – и обед, и сновидения, украдкой, в бывшей немецкой, а раньше еще польской, казарме (славное там местечко за «буржуйкой» им обнаружено и обжито), и длинное письмо из дома, а в разбитой белой хате с зеленым палисадничком, напротив костела, живет чудная девушка, похоже, полячка, подмигивает, краснеет. У него еще все идет так, как следует. А вот у этого бывшего старшего сержанта со скрученными на спиной руками больше впереди нет ничего. Так что тут время терять! Приговор и вперед. Он ли исполнит или другому поручат, все едино.

Второй солдат, высокий, худой мужчина лет тридцати двух, в круглых очках, напротив, поглядывал на Павла с жалостью. Очки сильно уменьшали его глаза, ясно вычерчивая все их беспомощные детали. Он почему-то верил ему – и то, что заманили разведчиков в засаду, и то, что предал их какой-то подлец с родинкой на виске, и то, что убили всех до единого, а этот спасся единственно потому, что должен был, …просто обязан был!..доложить полковнику Ставинскому о том, что там стряслось. Как же иначе! Он бы и сам так поступил.

А этот рязанец – тупой рвач. Ему бы самому за тот стол сесть, с офицерами из трибунала – два молчаливых старших лейтенанта и один майор с волчьими глазами. Вот бы рязанец себя показал! И слушать не стал бы этого несчастного Тарасова. Предатель, мол, бросил своих, оклеветал честного офицера! Вышка ему! Пулю в затылок.

А Ставинский тоже хорош! Даже не явился сюда. Занят, доложил один из старших лейтенантов. Вызвали к новому командующему, к Жукову. Тут человеческую душу к Богу отправляют, а ему и дела нет!

Высокий солдат был ленинградцем, до войны учился в аспирантуре ленинградского университета на физическом факультете. На фронт он попал в первые же дни – ушел добровольцем, хотя по здоровью не мог быть призван: у него со зрением было крайне плохо. Возможно, это его и спасло, потому что скоро Ленинград попал в плотное кольцо и началась бесконечная, убивающая все живое, блокада. Старый отец, вагонный кондуктор, и старшая сестра, инвалидка, погибли от прямого попадания авиабомбы еще в самом начале блокады. Их дом на улице Стачек, рядом с которым, к тому же, проходила линия фронта, был полностью разрушен. Больше у солдата никого и ничего не оставалось: мать умерла в тридцать втором от крупозного воспаления легких.

В боевые части его из-за зрения не взяли, но все же определили во взвод охраны штаба фронта. Вскоре его перевели вместе с частью штабных работников на Первый Украинский, к Ватутину. Там и застало его тяжелое и, как оказалось, смертельное ранение командующего. Он слышал краем уха, что СМЕРШ проводит настойчивое расследование, однако столкнулся с его особенностями только сейчас, на этом скором процессе. Доброжелательный его ум подсказал, что тут какая-то несправедливость. Павел Тарасов, усталый, как будто даже отчаявшийся человек, беспомощно старался объяснить то, что случилось на реке Видринке три дня назад, но его никто даже не намеривался выслушать до конца. Похоже, горькая судьба этого солдата уже была окончательно решена.