Роберт Пирсиг - Дзэн и искусство ухода за мотоциклом [litres]

Я отвечаю:

— Я вообще не тот человек. — От этого ему вроде бы полегче. Знай он буквальную правду, легче б ему не было. — Много чего произошло, — говорю я. — Случилось такое, что важно распутать — хотя бы в голове. Потому-то, среди прочего, я сюда и приехал.

Он ждет, что еще я скажу, но к камину приходят учитель рисования с женой, и мы замолкаем.

— Воет так, что ночью, похоже, будет буря, — говорит учитель.

— Вряд ли, — отвечает ДеВиз.

Возвращается Крис со свитерами и спрашивает, живут ли в ущелье призраки.

ДеВиз удивленно смотрит на него:

— Нет, но есть волки.

Крис задумывается и спрашивает:

— А эти что делают?

— Скотоводам кровь портят, — хмурится ДеВиз. — Режут телят и ягнят.

— А на людей охотятся?

— Не слыхал, — отвечает ДеВиз и, заметив, что Крис разочарован, добавляет: — Но могут .

За ужином голец идет под шабли из округа Бэй. Сидим порознь в креслах и на диванах по всей гостиной. Окна с одной стороны выходят на ущелье, но сейчас снаружи темно, и в них отражается лишь огонь в камине. С его теплом мешается внутреннее тепло от вина и рыбы, и мы почти не разговариваем, только одобрительно бормочем.

Сильвия вполголоса просит Джона приглядеться к большим горшкам и вазам, что расставлены по комнате.

— Я оценил , — реагирует Джон. — Здорово.

— Работы Питера Вулкаса [16] Питер Вулкас (Панайотис Вулкос, урожд. Панайотис Гарри Вулкополос, 1924–2002) — американский художник греческого происхождения. Знаменит своими керамическими скульптурами в стиле абстрактного экспрессионизма. Изучал живопись и керамику в колледже штата Монтана, Бозмен. , — говорит Сильвия.

— Да ты что?!

— Он учился у мистера ДеВиза.

— Ну ничего себе! А я чуть было одну не опрокинул.

ДеВиз смеется.

Потом Джон что-то бормочет себе под нос, поднимает голову и объявляет:

— Это — все… для нас это — просто все… Теперь можно возвращаться на Колфэкс-авеню, 26–49, еще на восемь лет.

Сильвия скорбно произносит:

— Давай не будем об этом.

Джон останавливает взгляд на мне:

— Если у человека друзья могут устроить такой вечер, он вряд ли может быть плохим. — Серьезно кивает. — Все, что я о тебе думал, — неправильно.

— Все?

— Ну, кое-что .

ДеВиз с учителем улыбаются, неловкость отчасти рассасывается.

После ужина приезжают Джек и Уилла Барснесс. Снова ожившие фотографии. Джек в гробничных фрагментах запечатлен как хороший человек, он пишет и преподает в колледже английский. Затем приезжает скульптор с севера Монтаны — он зарабатывает тем, что пасет овец. ДеВиз представляет его так, что я догадываюсь: раньше мы не были знакомы.

ДеВиз сообщает, что пытается убедить скульптора пойти работать к ним на факультет, а я говорю:

— А я попробую его отговорить. — И подсаживаюсь к нему, но то и дело беседа подмерзает от неловкости. Скульптор крайне серьезен и насторожен: очевидно, потому, что я — не художник. В его глазах я похож на следователя, который шьет ему дело, и лишь когда выясняется, что я занимаюсь сваркой, он со мной примиряется. Уход за мотоциклом открывает странные двери. Он говорит, что варит металл примерно потому же, почему и я. Когда наберешься опыта, сварка дает огромную власть над металлом. Можно сделать все. Скульптор вытаскивает фотографии своих работ: прекрасные птицы и звери с текучей металлической текстурой поверхностей, ни на что не похоже.

Потом я пересаживаюсь и беседую с Джеком и Уиллой. Джек уезжает — его назначили руководить кафедрой английской филологии в Бойси, Айдахо. О местной кафедре он говорит как-то сдержанно, но, в общем, отрицательно. Оно понятно: иначе бы и не уезжал. Припоминаю, что он в основном писал прозу, английский преподавал между прочим, а наукой систематически не занимался. Кафедра была издавна расколота этими направлениями, и отчасти из этого раскола пророс — ну, или ускорился им — дикий букет идей Федра, о которых никто раньше не слыхал. Джек поддерживал Федра, хоть и не вполне понимал его, — но видел, что прозаику там есть с чем поработать, это вам не лингвистический анализ. Раскол старый. Как между искусством и историей искусства. Один делает, другой говорит о том, как это делается, — и разговор, кажется, с делом никогда не совпадает.

ДеВиз приносит какую-то инструкцию по сборке жаровни и просит меня оценить ее с точки зрения профессионального технического писателя. На сборку хреновины он потратил весь день, чтоб эта инструкция провалилась.

Но я ее читаю, и это вполне себе инструкция, прямо не знаю, к чему придраться. Конечно, вслух говорить этого нельзя, и я старательно ищу какую-нибудь зацепку. Нельзя сказать, правильная инструкция или нет, пока не проверишь на аппарате или процессе, который она описывает; а здесь я вижу лишь разбивку по страницам — она мешает чтению, приходится скакать от текста к иллюстрациям, это всегда плохо. Принимаюсь пинать этот недостаток, и ДеВиз поощряет каждый мой пинок. Крис берет инструкцию посмотреть, о чем я.

Но пока я ее пинаю, описываю муки непонимания от плохо составленных перекрестных ссылок, у меня возникает подозрение, что ДеВизу трудно их понять вовсе не поэтому. Инструкции недостает гладкости и непрерывности — вот что его оттолкнуло. ДеВиз не способен понимать, если стиль изложения безобразный, рубленый, с нелепыми фразами, что свойственны инженерным и техническим текстам. Наука имеет дело с ломтями, обрывками и кусками, непрерывность лишь подразумевается; ДеВиз же работает только с непрерывностями, где подразумеваются ломти, обрывки и куски. Вообще-то он хочет, чтоб я предал анафеме недостаток художественной непрерывности, на которую инженеру глубоко наплевать. Обвинять тут — как и во всем, что касается техники, — можно классико-романтический раскол.

Крис же тем временем берет инструкцию и складывает ее так, как мне не приходило в голову: иллюстрация теперь укладывается рядом с текстом. Я примеряюсь раз, затем другой — и чувствую себя героем мультфильма, который только что шагнул с края утеса, но еще не упал, ибо не понял, что с ним случилось. Киваю, наступает молчание — и тут я осознаю, что со мной такое, и все взрываются долгим хохотом, он эхом раскатывается по всему ущелью, а я луплю Криса по макушке. Хохот утихает, я говорю:

— Ну, все равно… — Однако хохот начинается по новой. — Я вот к чему, — наконец встреваю я. — У меня дома есть инструкция, которая открывает необозримые горизонты для улучшения технического письма. Начинается она так: «Сборка японского велосипеда требует огромного душевного покоя».

Хохот возобновляется, но Сильвия, Дженни и скульптор смотрят на меня с пониманием.

— Отличная инструкция, — говорит скульптор. Дженни кивает.