Александр Казимиров - Бульварное чтиво

— Что это у вас в кармане, Карл Яковлевич?

— Да так, мелочь всякая. Не обращайте внимания. — Ряхин взял под локоток Сигизмунда Казимирыча. — Как вы думаете, когда погибнет наша цивилизация?

— Цивилизация — не знаю, а мы погибнем очень скоро. Надо бы умерить аппетиты, но сил остановиться не хватает. Алчность заставляет красть все чаще и все больше. Катастрофически растут потребности, любовь к комфорту толкает на преступления, — Шклярский посмотрел в глаза собеседника. — Вот вам сколько надо денег, чтобы не воровать у знакомых столовое серебро и туалетную бумагу?

Карл Яковлевич обиженно засопел.

— Я ворую не потому, что мне не хватает, а потому что неизлечимо болен! Клептомания. Ведь за болезни у нас не сажают?!

— Все чиновники — хронически больные люди! — Шклярский поманил Карла Яковлевича пальцем. — Не сажают, а зря! Аскетический образ жизни освобождает от вредных привычек.

После такого заявления Ряхин решил немедленно исправиться, но не успел — в дверь позвонили.

— Кто бы это мог быть? — Валтасаров вышел в прихожую.

Споткнулась музыка, воткнулись в колбасные блины и замерли вилки. Даже рюмки, мотыльками парящие над столом, безвольно опустились на заляпанную скатерть. Лишь глупая люстра сверкала по-прежнему, позванивая декоративными сосульками. Узколобый азиат, жалкий и беспомощный днем, в ее дивном свете выглядел иначе. Перед носом опешившего юриста вспорхнули красные корочки. Но гораздо больший эффект на Валтасарова произвела его секретарша, вошедшая следом в форме капитана милиции. Хлопнув в ладоши, она потребовала внимания.

— Господа, банкет окончен! Прошу всех на выход! Вы воруете деньги, мы — покой и свободу!

Завод пыжился, надрывно кашлял, задыхался от загоняемого в трубопровод газа. Газ усиленно сопротивлялся; все вокруг свистело, пыхтело и норовило взорваться. Наша бригада тянула лямку в компрессорном цехе: производила техосмотры, капитальный и текущий ремонт раскаленных, замасленных компрессоров. Любая железяка, из груды которых состояло механическое чудовище, весила от пуда до нескольких тонн. Нормальные люди в бригаду не устраивались, обычно приходили по направлению из милиции недавно освободившиеся зэки. Были, конечно, и несудимые, но в меньшинстве. Бригада жила по понятиям. На заводе, за наглость в столовой, где мы не считались с очередью, в душевой, где все мыло уходило на нас, и в курилке, где урки затыкали рот любому, нас именовали «дурбригадой». Коллектив постоянно обновлялся: одних заново сажали, других заново присылало ГОВД. Грязные как черти мы до седьмого пота затягивали гайки, меняли поршни и цилиндры на допотопных машинах. Те капризничали и регулярно выходили из строя. Филонить было некогда. К концу рабочего дня сил хватало, чтобы смыть мазут с сажей и на бригадном ПАЗике свалить с проклятого богом места.

Каждый из нас мечтал о командировке. На то имелись веские основания. Во-первых, хорошо платили, во-вторых, хотелось отдохнуть от семейной жизни и побухать без домашних скандалов. Командировки выпадали редко, и за счастье погорбатиться в соседнем регионе шла конкурентная борьба. В конце ноября на планерке Пётр Яковлевич, наш начальник, долго молчал, тер лоб, и не мог собраться с мыслями. Наконец он сгреб их в кучу и сделал колоссальное заявление:

— Мужики, нас переводят на вахтовый метод. Разобьемся на две группы и будем попеременно мотаться на север, строить Губкинский газоперерабатывающий завод. Вернее, устанавливать и запускать турбинные газокомпрессоры. Тот, кто не хочет, может написать заявление и перевестись в бригаду заводских слесарей.

Забыл сказать, что наша шарага находилась в Башкирии и ежегодно заключала трудовой договор с заводом, где мы рвали жилы. И вот свершилось чудо: контора достигла соглашения с Западной Сибирью! Минуту стояла тишина, после чего все оживились и принялись строить планы на будущее. Несколько человек отсеялось, но основной коллектив приготовился штурмовать медвежьи углы. Вопросы с новым трудоустройством утрясли махом.

— Ребята, есть одна просьба, — выдавил Петр Яковлевич. — Обязательно возьмите картошку, сало, лук. Мало ли, что там и как. Приедем, обживемся и будем летать налегке.

Но лететь не пришлось. Первая «ходка» была на поезде. В указанное время я дотащился до вокзала и поразился своей наивности. Мешок картошки на плечах и здоровенный баул с продуктами, верблюжьим горбом приросший к спине, превратили меня во вьючное животное. В руке я держал чемодан со шмотками и необходимыми вещами. Вся бригада ехала туристами, с небольшими рюкзачками и спортивными сумками.

Дорога занимала трое суток и, чтобы скоротать время, Миша Вишняков предложил скинуться и выпить. Возражений не последовало. Сбросились по червонцу — и вагон потихонечку ожил! Вернее, ожили мы, а те, кто ехал рядом — взгрустнули. От природы губы Вишнякова были вытянуты вперед. Толстые и влажные, несколько заостренные, они напоминали утиный клюв. В поддатом состоянии губы вытянулись сильнее, будто хотели всех засосать. После третьего стакана Вишнякова неожиданно ранил Купидон, и тот стал добиваться свидания в тамбуре с девушкой из соседнего плацкарта. Сексуальной революции не случилось — Вишнякову не хватило галантности. Но он не успокоился, и скоро весь вагон с замиранием следил, как пьяный слесарь ищет единственную и неповторимую, которую полюбит сразу и при всех. Пока сердцеед добивался нежности и ласки, Петр Яковлевич рассказал нам историю шрама на руке. Шрам был внушительный. Изрядно подвыпившие мужики делали вид, что слушают.

— Заняли, короче, нас фашисты, а я шустрый был пацан, — негромко, но уверенно рассказывал начальник. — Навел мосты с партизанами, сообщал им дислокацию немецких войск в районе. Фашисты тоже не дураки были, вычислили меня. Не оставалось ничего, как бежать к своим на другой берег Днепра. Ночью привязал малолетнюю сестру к бревну, столкнул в воду и, держась за него одной рукой, поплыл. Фашисты прожекторами прощупывали Днепр, нас сразу обнаружили — и как давай бомбить! Шрам этот, ребята, от немецкого осколка.

Петр Яковлевич всплакнул — «сыворотка правды» вызвала передозировку чувств, но мы об этом не догадывались. Выпили за шрам, за успешную работу, а потом наш дружный коллектив решили высадить на первой же станции: соседи по вагону попались неуживчивые. Кому-то мешал громкий разговор, кого-то раздражал любвеобильный Вишняков, а кто-то презирал слесарей — есть такие сволочи в нашем обществе! Дело решила хрустящая купюра с ликом Ильича, торжественно врученная проводнику. Все-таки Ленин великий человек! Даже в нарисованном виде он способен разжечь пламя восстания или загасить его в считанные секунды. Наш вояж продолжился.