Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

— А раньше что, лучше песни были? — повернулся к нему Сашка.

— Конечно, лучше! — воскликнул Гончаров. — Раньше все песни из сердца шли! В каждой песне чувство было! Разве так прощались?.. «На позицию девушка, — негромко запел он, — провожала бойца. Темной ночкой простилися на ступеньках крыльца. И пока за туманами видеть мог паренек, на окошке на девичьем все горел огонек»… Вот как разлучались! А то — «в пустое небо посмотри!» Тьфу! — Гончаров натянул ватник, надел шапку и направился к двери. — Пойду к поварам. Может, помощь им нужна…

Дверь перед самым его носом открылась, и в палатку ввалился Матцев. Он был весь в снегу, на боку болтался глухарь.

— Фу, наконец–то добрался!

— Вы бы еще до полночи шлялись! — сердито бросил Гончаров. — А мы переживай тут. Где Андрей?

— Пионер?.. Я один был.

— Как же один?.. Андрей с тобой ушел, — с подозрительностью глянул на него Звягин.

— Я его не взял.

— Нету его!

— Ну нету и нету! Я ему не нянька… Придет. — Владик начал выбивать снег из шапки.

— Вот сукины дети! — выругался Гончаров и вышел из палатки.

После ужина все лесорубы остались за столом в котлопункте. Не было только Павлушина. Анюта с Таней мыли посуду. Надя с Шурой собирали со стола пустые стаканы и ставили их на скамью возле девушек. Стаканы приглушенно позвякивали друг о друга, словно тоже чувствовали пришедшую в дом беду.

— Ну что будем делать? — хмуро спросил Звягин.

— Где его искать в такой буран? Это не в поле! — также хмуро ответил Гончаров, понимая, что хочет предложить Звягин.

Звягину тоже было неприятно идти в ночную вьюжную тайгу, но как только представлял он, каково теперь Андрею одному, жутко становилось.

— А если бы ты… если бы там был ты! — резко в тишине крикнула Надя, поворачиваясь к Гончарову, и зарыдала, приговаривая: — Какие же вы гады, гады!

— Искать надо! — крякнул Звягин. — Идемте… Больше нечего ждать, — поднялся он и взглянул на Матцева. Владик хмуро рассматривал свои руки.

«Не то что–то здесь, не то! — с беспокойством думал Звягин. — Последнее время Владик с Андреем друг друга терпеть не могли… Зачем же тогда Павлушин пошел к нему?.. А выстрел?» Когда Звягин с Колунковым подходили к палаткам, они услышали в тайге выстрел.

— Во, рядом с поселком кого–то встретили! — сказал тогда с завистью Олег.

Искали Павлушина до полуночи. Кричали, стреляли из ружей, надеясь, что он услышит. Снега за день насыпало, намело довольно много. В темноте по нему трудно пробраться. Держались все неподалеку друг от друга. Как бы самим не заблудиться! Тайга волновалась, шумела, сыпала сверху снежной пылью. Все понимали бесплодность поисков в темноте. Если что случилось с Андреем, то его наверняка засыпало снегом. Можно рядом пройти и не заметить. Но никому не хотелось первым заводить разговор об этом.

Наконец, закоченевший Гончаров, проклинавший все время про себя Павлушина, не выдержал.

— Черт его знает где искать! — прикрываясь от ветра, крикнул он. — Может, он в другой стороне… Тут самим не долго заплутать. Надо до утра подождать! Стихнет малость, тогда искать!

Каждый, когда возвращались назад, надеялся в глубине души, что войдут они сейчас в палатку, а Андрей преспокойно греется у печки. Но его там не было!

Андрей лежал на большой сковороде, под которой синим пламенем бился огонь. Весь он на сковороде не умещался, ноги неудобно свешивались через раскаленный острый край вниз, прямо в костер. Андрей раз за разом пытался выдернуть ноги из огня, но они даже не шевелились, будто привязаны были крепко. Павлушин оперся руками о дно раскаленной сковороды, чтобы попытаться рывком выдернуть ноги, но пальцы погрузились во что–то мягкое, податливо–нежное. Он испуганно отдернул руки, решив, что оперся на кошку и может раздавить ее. Отдернул руки и открыл глаза, жадно хватнул сухим ртом сухой воздух. Отблески огня метались вокруг него по стенам какого–то помещения. Андрей повернул голову и с ужасом увидел в свете огня человечка в длинной рубахе навыпуск, подпоясанной веревкой, маленького, с взлохмаченными волосами. Он склонился над какой–то посудиной возле печки с горевшими в ней дровами и колдовал. Четко были видны черные провалы глаз человека на освещенном снизу лице, и в этих страшных провалах вместо глаз, то затухая, то разгораясь ярче, кипел огонь. Андрею ясно представилось, что взлохмаченный сутулый колдун сделает с ним сейчас что–то ужасное. Он прижался к стене, лихорадочно оглядывая помещение. Небольшая дверь была справа от колдуна, почти рядом с ним. Вскочить, удрать не было возможности.

Возле двери Андрей увидел собаку. Она лежала с поднятой головой и смотрела на Павлушина. В глазах у нее тоже был огонь. Между собакой и Андреем в стене небольшое оконце.

Услышав, что Андрей зашевелился, человек поднял голову и посмотрел на него. Лицо человека попало в тень, и огонь в провалах глаз исчез.

Андрей ясно вспомнил, как набрел он на избушку, как хант втаскивал его в комнату через высокий порог и как тер чем–то жестким и раскаленным щеки, руки, ноги. Вспомнилось это, и сразу отлегло, но тут же в ушах громыхнул выстрел, и снова Андрея стянули веревками и бросили на сковородку. Он не слышал, как к нему подошел хант, почувствовал только, как кто–то поднимает его голову, услышал тихое журчание, складывающееся в слова:

— Маленько, маленько терпи…

Андрей открыл глаза и увидел прямо возле лица темный предмет, по очертаниям похожий на кружку.

— Пей, пей! — журчало над ухом.

Кружка коснулась темным краем губ, и теплая жидкость пролилась на подбородок, струйкой стекла на шею, за шиворот. Андрей глотнул отвратительно теплую, терпкую и горьковатую жидкость, пахнущую какой–то травой, и стал пить, захлебываясь.

Хант опустил голову Андрея на постель, и Павлушин испугался, что хант уйдет, а его снова бросят на сковородку. Он схватил маленькую и жесткую ладонь ханта, притянул к себе, прижал к груди обеими руками, как ребенок игрушку, которую хотели у него отнять, и зарыдал, прижимаясь к плечу ханта и крича:

— Прости, дед! Дед!.. Прости! Я стрелял… Я убил человека! Я в друга стрелял… Прости, дед!

И вдруг ему стало стыдно, нестерпимо стыдно. Он отпустил руку ханта и отвернулся к стене. Хант постоял возле постели и отошел к печке. «Как же жить теперь? — подумал с тоской Андрей. — Почему я не замерз? Так было бы лучше!» Ноги его горели и ныли так, словно кошка вогнала когти глубоко в тело и то сжимала их там, то запускала глубже, то отпускала. Но Андрей притерпелся к боли, смирился. Он снова повернулся к ханту. Старик подкладывал дрова в печку, ставя их почему–то стоймя. Круглое лицо его с густыми морщинами ярко освещалось пламенем. Собака лежала у порога, удобно примостив голову на вытянутых вперед лапах. Глаза ее были открыты.