Сергей Трахимёнок - Бог любит Одессу

— А какая связь между химерами и древним языком?

— Самая прямая. Графика первой буквы «А» обозначает строение мира, его дуализм. Дуализм всех без исключения сущностей бытия. Мир—война, день—ночь, белое—черное. А вот деньги не имеют признаков объективной сущности. У денег нет положительной Сущности, они являются сами по себе, сами в себе, значит, это есть порождение человеческого сознания, и не более того. А порождение человеческого сознания — химера. Ибо то, что не имеет противоположной Сущности, отсутствует во всей Вселенной.

— Где ты нахватался этой мистики?

— Отец, если мистика поможет выжить, в том числе твоему сыну, почему ты против? Скажи лучше, как мама?

— Она, как и ты, впала в мистику, еще в институте она начинала писать стихи, а теперь это к ней вернулось.

Отец вытащил из кармана несколько свернутых вчетверо листов бумаги, развернул и прочитал:

О здравствуй, грусть! Тебя ли в чистом поле

Над рожью легкий ветер расплескал,

И розовый закат разлил румянца вволю

И тихо в ля миноре зазвучал.

Вечерняя звезда блеснет слезою светлой.

Под старою сосною меж хлебов

Я жду тебя в свиданья час заветный

В сплетенном для тебя венке из васильков.

— Как тебе? — спросил отец.

— Па, я не силен в поэзии, но, по-моему, она влюбилась.

— Вот и у меня такое ощущение. Возьми их.

Отец снова сложил листы вчетверо и протянул Олесю.

Олесь сунул бумаги в карман брюк.

— К ней не зайдешь? — спросил отец.

— Нет, чем торжественнее прощание, тем больше шансов провалиться.

— Может, ты и прав. Напоследок тебе небольшой подарок, сим-карта. В критический момент дай мне знать, где ты находишься, или просто вставь ее и инициируй. Я буду тебе позванивать. Постоянно. И когда дозвонюсь, пойму, что у тебя какие-то проблемы. Иначе бы ты ее не вставил в телефон. И еще одно. В Одессе недалеко от моря живет мой друг.

— Он тоже бывший сотрудник?

— Нет. Ранее он работал в пединституте. Сейчас на пенсии, собирает мате­риал для книги. Больше слушай его, чем сам говори. Он старик словоохотли­вый, и хотя не наш коллега, но во время войны был ястребком, то есть ловил диверсантов. Возможно, тебе что-нибудь из его разговоров и пригодится.

Топаз

Борис не был здесь четверть века, с того времени как пытался поступить в Одесский электротехнический институт связи. В то время институт нахо­дился на улице Красной Армии. Если вуз сохранился, то улица, наверное, уже переименована. Институт носил имя создателя радио Попова. Это он помнил хорошо, во-первых, потому, что другого такого в России не было, а во-вторых, такую же фамилию имел его друг и товарищ по факту тех неудачных экзаме­нов Витя, разумеется, Попов.

Какое-то время он переписывался с Витей, но с распадом СССР друг перестал отвечать на письма.

Борис вышел из вагона последним, постоял на перроне и направился на привокзальную площадь.

Было жарко, хотя чему удивляться, ведь это Одесса.

Борис набрал номер, который ему дали в Новосибирске, но абонент молчал.

«Ни фига себе, — подумал он, — а что делать?»

— Начальник, — обратился к нему один из таксистов, — такси к вашим услугам.

«Может, съездить на улицу Красной Армии?» — подумал Борис, но тут же отогнал эту мысль. Ностальгия всегда связана с приятными воспоминаниями, а неприятные отторгаются памятью.

— Улица Тенистая, — сказал Борис водителю такси, усевшись на заднее сиденье машины.

Машина сорвалась с места и тут же резко затормозила: по пешеходному переходу на красный свет неторопливо шла собака.

Водитель чертыхнулся, а потом добавил в сердцах:

— В Одессе даже собаки не соблюдают ПДД.

Борис никак не отреагировал на эту реплику, понимая, что находится в Одессе, а в ней даже таксисты играют роль одесситов.

— В Одессе впервые? — спросил водитель.

— Нет, — ответил Борис.

Водитель замолчал, а Борис стал вспоминать свой последний день в Одессе.

В тот день он успел завалить последний экзамен, забрать документы и обнаружить в своем кармане последние пятьдесят копеек.

Взять билет на эту сумму до Киева, где у него жила тетка, которая, соб­ственно говоря, и рекомендовала ему поступать в ОЭИ, не было и речи. И он пошел болтаться по городу. На Дерибасовской зашел в пивную под названием «Гамбринус».

Он помнил дубовые столы и лавки без спинок, весьма специфический запах, поскольку под некоторыми столами был желобок, по которому текла вода, и можно было тут же отлить в него то, что ты только что влил в себя.

Ассортимент пива был небольшим: «Жигулевское» и «Рижское».

Он взял кружку и устроился на свободное место.

Первый же глоток освежил его и опьянил. Он вспомнил, что весь день ничего не ел. И зверский аппетит проснулся в молодом организме.

— Не занято? — спросил его мужик средних лет, от которого пахло водкой.

— Свободно.

Мужик выпил кружку пива и вдруг предложил:

— А давай я тебя угощу.

— А давай, — ответил он, удивляясь, как легко согласился на доброволь­ное угощение.

Выпили по кружке, и мужик, уже не спрашивая Бориса, заказал две пор­ции пельменей.

Съели пельмени.

Куда-то далеко ушли от Бориса и проваленный экзамен, и отсутствие денег на обратную дорогу.

А мужик долго смотрел на Бориса, а потом вдруг сказал:

— Слушай. Не убивай меня.

— Хорошо, — так же спокойно ответил он, — не буду.

— Точно не будешь?

— Точно.

— Тогда пойдем ко мне, — сказал мужик, — я тут недалеко живу, у меня жена и ребенок. Жена варит уху. Ты любишь уху?

— Люблю.

— Тогда идем.

И они пошли к нему в дом.

По дороге Борис спросил:

— Ты кто?

— Моряк, — ответил мужик, — я из рейса вернулся, сразу домой, пока жена готовит уху, решил в пивную заглянуть и тебя встретил. Ты рад?

— Рад, — искренне ответил Борис.

— Я тоже, — сказал мужик, и как показалось Борису, тоже совершенно искренне.

— Как тебя зовут? — спросил Борис.

— Анатолий, но для тебя просто Толя.

Они пришли в старый одесский двор, где у моряка Толи была маленькая квартира, в которой его трепетно ждала маленькая рыжеволосая женщина и ребенок трех лет, которого звали по-взрослому Бронислав.

Ребенок крепко стоял на ногах и ходил по комнате, посматривая вверх на незнакомых ему мужчин, и время от времени обнимал за ногу мать, произнося одну и ту же фразу:

— Моя мама.

— Валя, — сказал женщине Анатолий, — это мой друг Борис, он не одес­сит, но великодушно согласился. не трогать меня.

Женщина в ответ на данную реплику даже бровью не повела, а тут же бросилась усаживать Бориса за стол, который уже был сервирован на трех человек. Видимо, заскоки Толика ей были привычны, а может, это была какая-то непонятная игра взрослых людей, один из которых вернулся после многомесячного плавания, а другой несказанно ему рад, готов простить все его неадекватности.