Вера Колочкова - Я вас люблю – терпите!

– А что, фуфло полное?

– Да сама ты фуфло! – воскликнула Катя. И тут же принялась объяснять: – То есть не в этом смысле… Понимаешь, не смогу я там работать, наверное…

– А я сразу все поняла, как только ты на кухню вошла. У тебя такое лицо обалдевшее было – будто ты большую фигу перед глазами видишь.

– Да уж. Действительно, вляпалась я. По самое ничего вляпалась.

– Ну что ж теперь… – дурашливо развела Милка руками, слегка наклонившись корпусом вперед. – Будешь теперь и дальше жить такая – сильно вляпанная. Все равно против мамочки не попрешь. Потому что кто ты на самом деле есть? Ты перепелка безответная, вот ты кто. Нет, правда, Катьк… – Милка уселась на постель, бесцеремонно подвинув сестру худым бедром, – Вот объясни мне, сильно тупой и не очень ученой, отчего мы ее так сильно боимся? Вот как психолог – объясни, а?

– Ой, ну чего тут объяснять, ты и сама все лучше меня знаешь… – вздохнула Катя. – У мамы очень властная натура, она намного сильнее всех нас. А мы своим послушанием еще больше проявление этой силы провоцируем, подсознательно выслуживая ее любовь.

– Чего? Любовь?

– Ну да. Любовь.

– Ха, насмешила! Сама-то поняла, чего сказала? Любовь… Да больно надо! На фиг мне ее любовь сдалась, уж обойдусь как-нибудь!

– Нет, Милка. Не обойдешься. Всем нужна материнская любовь. На первородном уровне нужна.

– А нам не нужна! Потому что мы ее тоже не любим! Потому что когда боятся – не любят!

– Ну да… – кивнула Катя. – Когда боятся, конечно… Видишь, какой бумеранг получается? Она, наверное, оттого так с нами себя и ведет, что мы ее не любим. Она же, наверное, это чувствует и силой берет свое, природой положенное.

– То есть ты хочешь сказать… Если мы каким-то образом сумеем ее полюбить, то и она…

– Не знаю, Милк, – проговорила Катя устало. – Все, отстань.

– Нет, погоди! Давай уж со мной до конца этот свой… как его… тренинг проведи.

– Какой тренинг, Милка? Как научить тебя маму любить, что ли? Должна тебя разочаровать – нет такого тренинга. Нельзя никого научить любить. И вообще – отстань от меня, не хочу больше говорить об этом. Устала…

Милка глянула на нее несколько озадаченно, молча поднялась с кровати, пробурчав себе под нос:

– Странная ты какая-то сегодня, ей-богу…

Катя лишь пожала плечами, улыбнулась ей виновато. Действительно – странная. Впервые ей не захотелось вкусить этого полного и сладостного единения с сестрой, замешанного на тайном против матери противостоянии. Ушла куда-то сладость единения, оставив после себя нездоровое ощущение – что-то вроде душевной тошноты. Может, она этой сладости переела, а может, само тайное противостояние как-то скукожилось, не стало такой уж больной проблемой… Как бородавка на руке. Она ж не болит, но она есть, и никуда от нее не денешься…

– Кать, ты пришла? Спустись на первый этаж, у нас пополнение. Сразу четырех привезли, все разновозрастные, – рывком открыв дверь кабинета, протараторила на одном дыхании Лариса.

– Подожди! Лариса, подожди, не уходи! Я с тобой! – лихорадочно засуетилась Катя и бросилась к двери, торопливо схватив со стола ключи.

– Ну, со мной так со мной. Пойдем. Только не смотри на меня так испуганно, а то я сейчас заплачу.

– Да нет, я не испуганно… Просто я не знаю, как мне себя вести… Ну, чтобы правильно все было…

– А ты не старайся, чтобы правильно. Веди себя естественно. Ты ж не на похороны идешь, ты детей принимать идешь. Нормальные дети, два брата, две сестры, от четырех до двенадцати.

– Из одной семьи, что ли?

– Ага. Из одной. Из бывшей. Маманька с папанькой решили из деревни в город на заработки податься, а детей на хозяйстве оставили. Без денег, без продуктов. Ну, вот они и решили овощами на соседских огородах разжиться. А соседи не стерпели, в полицию сбегали. Нет, главное дело, когда дети голодом два месяца по деревне шастали, никто насчет полиции да опеки не чесался, а как ведро картошки с огорода пропало, так сразу и не стерпели… Хорошие у нас люди, душевные, правда?

– Ничего себе… А родители-то как? Они ж со своих заработков когда-то вернутся, а детей нет!

– А родителей аккурат в соседней деревне и нашли – пьянствовали у родственников. Естественно, никаких заработков при них не было.

– Их что, родительских прав лишили, да?

– А ты как думала! Конечно, лишили. А детей сюда, к нам, привезли. Сейчас посмотришь.

– Ой, мама, я боюсь! – прошептала Катя, приложив дрожащие пальцы ко рту.

– Слушай, кончай, а? – уже сердито обернулась к ней на ходу Лариса. – Чего их бояться-то? Дети как дети.

– Да нет, ты не поняла, Ларис! Я не детей боюсь, я чего-нибудь не так сделать боюсь! Посмотреть не так, сказать не так!

– Да поняла я, поняла твои страхи. Ничего, со временем пройдут. Я даже и учить тебя ничему не буду, знаешь ли. Здесь научить ничему нельзя, здесь каждый сам себе учитель. Ну, пойдем…

К ее удивлению, процедура приема новых детей оказалась обыденной, скорее деловой даже. Ни заплаканных детских лиц, ни горестных жестов, ни печальных сиротских глаз – ничего этого не было. Долговязый старший пацан с выгоревшим на солнце чубом и цыпками на руках сидел на стуле, обстоятельно отвечал на вопросы, наморщив лоб от старания. Другой, помладше, все время простуженно хлюпал носом да водил под ним ребром ладони – туда-сюда, туда-сюда. А еще две девчачьи мордашки, круглолицые, белобрысые, глянули на них с Ларисой с искренним деревенским любопытством, улыбнулись одинаково щербато. Катя тоже им улыбнулась – и тут же будто камень с души упал. Действительно, чего она так испугалась? Дети как дети, Лариса права…

– Тебя как зовут? – обратилась она к девчонке, той, что постарше.

– Я Любка! – звонко проговорила девочка, хитро прищурив глаза. – Любка Первухина! А это моя сестра Надька! А мы с Надькой вместе будем спать, да? Мы дома всегда вместе спали. На бабкином сундуке.

– Ты знаешь, я думаю, что спать все-таки удобнее будет на разных кроватях. Правда?

– А вас тут все на разных кроватях спят, что ли?

– Да. Все.

– Ух ты… Слышь, Надька, – ткнула она острым локотком сестрицу в бок, – на разных постелях с тобой будем спать, как барыни…

Сестрица, однако, ей ничего не ответила, лишь вздохнула, будто всхлипнула, и полезла пальчиком в нос от волнения.

– Слышь, а тебя как зовут? – продолжила знакомство шустрая Любка, обращаясь к Кате.

– А меня – Екатерина Валентиновна.

– Ой, ёченьки… Да Надька такое имечко ни в жисть не выговорит…

– Кать, отведешь девочек к Анне Архиповне, в младшую группу? – озабоченно обратилась к ней Лариса, разрушив этот стихийно сложившийся естественный контакт.

– Да, конечно. Люба, Надя, пойдемте со мной… – протянула Катя сестренкам ладони, направляясь к двери.