Александр Генис - Гость. Туда и обратно

– А правда, – поделился я вычитанным, – что, по обычаю, пленный воин пел прощальную песню собственного сочинения, пока его поджаривали на костре, снимали скальп, засыпали рану углями и вырезали сердце, чтобы съесть и стать таким же смельчаком?

– Мужчины! – мечтательно сказал Тим. – А по-вашему, лучше сражаться, как в Конгрессе: годами воюют – и ни одного трупа?

Я не рискнул ответить, потому что понятия не имел, за кого индейцы голосуют.

Америка, как, скажем, и Рим, родилась в убожестве. Разница в том, что она его заботливо сохранила, ничем не украсив. Чтобы полюбоваться оригиналом, следует посетить первое поселение пилигримов в Новом Свете. Из-за того, что историки остановили часы, здесь всегда один и тот же год: 1627-й. И люди те же, что приплыли четыре века назад. Взяв имя и судьбу одного из колонистов, каждый на плантации не просто играет выбранного из хроники героя, а живет, как он, разделяя веру, предрассудки и языки своего века (семнадцать диалектов, на которых тогда говорили в Англии).

Боясь нападений тех самых индейцев, что и тогда жили по соседству, колонисты окружили свою деревню шатким частоколом и установили четыре пушки на сторожевой башне, служащей заодно и молитвенным домом (занимавшая все воскресенье проповедь была единственным развлечением поселенцев). Выстрелы могли отпугнуть индейцев и пиратов, но вряд ли защитить пилигримов. Их было слишком мало. Из ста шестидесяти человек – лишь шестьдесят мужчин, способных носить оружие, зато уж эти с ним не расставались (тут я впервые понял, почему так трудно разлучить американца с его стволом).

Деревня была бедной, но с видом на море. По улицам, кривым песчаным тропинкам, бродили куры, за забором паслись козы, но не коровы. Низкие дома венчались острыми, на случай снегопада, крышами.

Входя в гостеприимно распахнутые двери, ты встречаешься с живущими в xvii веке хозяевами. Готовые ответить на твои вопросы, они и сами горазды спрашивать.

– Ты учишь в школе языки? – обратилась к вошедшему с нами мальчику оторвавшаяся от плиты матрона.

– Конечно.

– Греческий или только латынь?

– Испанский.

– Зачем? Чему хорошему можно научиться у папистов, идолопоклонников? Они празднуют Рождество.

– Мы тоже, – опешил мальчик.

– В Писании, – поджав губы, отрезала она, – о нем не говорится.

– Вы крестите индейцев? – вмешался я, чтобы сменить тему.

– Зачем? Насильно веру не обретешь, а добром – не поймут.

– Но у них тоже есть бог.

– И не один! Только они ничем не отличаются от демонов.

Женщина отвернулась к очагу, положив конец дискуссии, и мы перебрались к соседу в дом побогаче. В дымной комнате за толстой книгой сидел юноша в острой, как из «Гарри Поттера», шляпе.

– Стив Дин, – представился он, – мой дядя приплыл на «Мейфлауэре».

– Вы умеете читать?

– Но не писать, как и половина колонии, не считая женщин, разумеется, – их не учили.

– А что это за книга? Библия?

– «Полезные советы», Библия слишком дорога, тем более – женевская, которую переводили прямо с еврейского и греческого, чтобы ближе к слову Божьему. У нас многие ее знают наизусть.

– Значит, среди пилигримов есть образованные люди? Врач?

– Это вряд ли, он мясник.

– Такой плохой?

– Да нет, по профессии, умеет кровь отворять. Другого в эту глушь не заманишь.

– А вы?

– В Англии я был паромщиком, а тут мне король обещал через семь лет двадцать акров на берегу. Я себе там дом поставлю: свой дом на своей земле!

Глаза парня засветились ненаигранной радостью, и я подумал, что за четыреста лет американская мечта не слишком изменилась.

На прощание я заехал в гавань, где стоял «Мейфлауэр-2», точная копия первого корабля и с тем же экипажем. Больше других мне понравился пушкарь Том. Он не стеснялся в выражениях.

– Самый трудный рейс в жизни, – начал он свою сагу.

– Шторма?

– Пилигримы! Библия день и ночь. «Иезекииль, стих 2», – начнет один. «Исайя, стих 13», – подхватит другой. И это еще до Нового Завета не добрались. Даже моряки жаловались: «Уж лучше пираты».

– А много матросов на борту?

– Нужно шестнадцать, на две вахты. Голландцы обходятся дюжиной, но они сильнее нас, а итальянцы умнее. То-то наш Шекспир все про них писал. Нет же такой пьесы – «Бристольский купец», а «Венецианский» есть. Зато драться с ними смешно – шпагой тычут, как на сцене. Нет уж, тут нужны шотландцы: Кэмпбелл и Макферсон умеют за себя постоять в любой таверне. Не то что эти пилигримы, фарисеи и начетчики, хуже адвокатов.

– Как в воду глядел, – подумал я, но не стал рассказывать Тому, что говорил Солженицын про засилье американских законников. До этого еще оставалось тринадцать поколений.

Пробираясь к любимому Провинстауну, я следовал по американской истории вспять. Тресковый мыс, как Синайская пустыня, окружен священными легендами, каждая из которых строго документирована.

11 ноября 1620 года пилигримы впервые вступили на землю Нового Света, 13 ноября учинили стирку, 15-го нашли родник с пресной водой, которая, замечает хроникер, «показалась им вкуснее вина». Чуть позже обнаружили яму с запасами кукурузы, спрятанными на зиму индейцами (расплатились только через год). Первая перестрелка с краснокожими, окончившаяся вничью: никого не ранили ни стрелой, ни пулей. И наконец, переезд в плодородный Плимут, освобожденный от индейцев оспой. В память о священной истории американского народа на самом конце мыса установлена гранитная башня, почему-то копирующая Сиенскую, хотя там и моря-то нет.

Но не она (история) тянет меня каждую осень на Восток. В Новом Свете Провинстаун заменяет мне почти все, что я оставил в Старом: бледное море, обильный, но приглушенный свет, который веками соблазнял художников, пахучие сосны, дюны с поблескивающей в тумане мокрой «травой бедных» (она ни на что не годится) и солнце, которое только здесь умеет садиться, как на Рижском взморье, – в воду, а не куда-то в Пенсильванию.

И все же уникальным этот городок делает не природа, а люди. Меньшая часть – португальские рыбаки, большая – сторонники однополой любви обоего пола. Отличить пришлых от старожилов можно даже по судам в городской бухте. Ржавые рыбацкие траулеры носят благочестивые имена: либо в честь святых, либо уж «Дона Мария». Каждый вечер они возвращаются с рыбой (трески все меньше) и бесценными морскими гребешками. За ними на мол приезжают матери и жены, чтобы сразу доставить улов в рестораны. Лодки поменьше снабжены бороной для лучших в мире устриц, за которыми в эти края (особенно в деревушку Велфлит) гурманы ездили из Европы еще на парусных кораблях.

Прогулочные яхты начищены до блеска и редко покидают причал, компенсируя оседлый образ жизни решительными названиями: «Морской волк», «Новый морской волк», «Паршивый пес», «Черная овца», «Чертовски хороша» и «Эмма + Ирена».