Владимир Топилин - Хозяин Спиртоносной тропы

А сверху уже летела со скоростью бегущего рысака, грохотала и бесновалась водно-снежная лавина, подминая все и вся на своем пути. Под ее натиском трещали, ломались деревья, с корнями отрывались от земли мелкие кустарники. В хаосе плывущего нагромождения мелькали пни, камни, куски дерна. Снег, грязь, земля смешались в одну плотную, чем-то похожую на вырвавшуюся из кадки опару, только гораздо больших, пугающих размеров. Иногда ее высота достигала нескольких метров. От нее не было спасения ничему живому, тем более человеку.

Плачущий Кузя, еще не переживший, не смирившийся с потерей отца, не зная, что делать, со страхом смотрел на надвигающуюся смерть. В голове мелькнула спасительная мысль: бежать, иначе конец! Подчинившись инстинктивному приказу, поднялся с колен, собрал всю волю в единый напряженный сгусток движения, что есть силы бросился к спасительному пригорку, где находился их стан. Те тридцать метров, что ему предстояло преодолеть, казались долгими.

Никогда еще в своей жизни он так не бегал. Не оборачиваясь и не разбирая дороги, иногда проваливаясь и утопая в снегу, падал, но тут же поднимался, бежал дальше, чтобы спастись от неминуемой гибели. Ему казалось, что слышит дыхание смерти, и от этого становилось еще страшнее.

Когда до балагана оставалось не более трех метров, он провалился в снег по пояс. Не в силах выбраться, понимая, что погибает, закричал, как затравленный росомахой олененок. Сжавшись в комочек, закрыв голову руками, ждал, что вот-вот лавина накроет его, он задохнется, погибнет в этой беспощадной массе, как минуту назад был задавлен его отец.

Но нет, в этот раз смерть сжалилась на ним. Могучий поток, разлившись по поляне, остановился от него в двух шагах. Изогнувшаяся змеей звероподобная масса ударилась о скалу, обогнула пригорок и, поглотив под себя шурфы и колоду, умчалась дальше вниз по узкому логу.

Когда все стихло, Кузя поднял голову, посмотрел назад. На том месте, где недавно находилось их место работы — ровное, толщиной около двух метров полотно спрессованного снега, из которого торчат бревна, кусты и коряги. Выбравшись из снега, он хотел вернуться на то место, где находился шурф, но вязкая каша не держала на поверхности. Он все еще хотел помочь отцу, хотя где-то в глубине души понимал, что это бесполезно. Провалившись несколько раз, в подавленном состоянии подошел к дымившемуся кострищу, присел на чурку, закрыв лицо ладонями. Не сдерживая слез, долго плакал.

Очнулся от холода. Дождь прекратился. По тайге поплыл густой, будто мучная пыль, туман. По округе разлилась пугающая тишина, только едва слышно, как глубоко внизу, пробив себе дорогу под снежным панцирем, журчит ручей.

Дрожа, Кузя подновил костер, снял мокрую одежду, развесил рядом на палках для просушки. Вытащил из котомки сухое, сменное белье, надел на голое тело, но и это не спасло от озноба. Чтобы не простыть, как учил отец, налил из бутылки в деревянную ложку спирт, проглотил одним махом. Едва не задохнувшись, закусил снегом и холодной кашей. Ожидая целебного действия, некоторое время сидел на корточках, всматриваясь перед собой размытыми от слез глазами туда, где сейчас был Ефим.

Через минуту стало тепло и легко. Захотелось спать. Не в силах противостоять этому желанию, Кузя накидал в костер дров, завалился на лежанку и тут же уснул.

Его разбудило свежее, бодрое, раннее утро. Чистота ясного, лазурного неба над дикой тайгой предвещала хорошую погоду. Где-то далеко на западе догорала последняя яркая звезда. За густой стеной леса на востоке разливалась матовая, цвета кипрея полоса: там всходило солнце. Тишину сурового уголка нарушило несмолкаемое пение и суета мелких птах, сновавших там и тут среди деревьев: наконец-то и в этот распадок пришла весна! Высоко на горе с пунктуальной периодичностью призывно кричал любовную песню большой черный дятел — желна. А над головой, набирая высоту и пикируя, вибрируя хвостовым оперением, токовали неугомонные бекасы.

Чистый воздух был наполнен морозной свежестью, сковавшей за ночь слежавшийся снег до прочности дерева. Его дополнял стойкий аромат пихтовой смолы, подмороженной земли на проталинах, пожухлой, прошлогодней травы и холодного камня на открытых частях скал. От прогоревшего костра несло застоявшимся дымом, от высохшей одежды — кисловатым привкусом человеческого тела. Все было как всегда: деревья, горы, скалы, ручей, стан с костровищем. Не было только одного — Ефима.

Проснувшись от холода, Кузя не сразу сообразил, почему погас костер. Обычно отец всегда поддерживал огонь, давая сыну хорошенько отдохнуть в тепле. Потом вспомнил все, дрожа, стал раздувать дотлевающие угли. Пока грелись чайник и котелок, прошел по снежной лавине к тому месту, где, по его предположениям, находился шурф. Скованная морозцем вчерашняя каша сейчас была подобна ледяному панцирю, по прочности не уступавшей камню. Ее толщина приблизительно достигала двух метров. Добраться до шурфа, а потом еще откопать отца, с его силами не представлялось возможным, здесь нужны мужики. Да и зачем откапывать? Хоть и мал был Кузя, но понимал, что отцу все равно не поможешь, и выносить из тайги домой его никто не будет.

Вернувшись к костру со слезами на глазах, опять долго плакал. За завтраком стал думать, что делать дальше. Как ни прискорбно, оставаться здесь не имело смысла, надо выходить домой. Покончив с едой, стал собираться. Пилу, котелок и чайник унес к кедру, положил их в дупло, где их взял отец, закрыл лядой. Больше прятать было нечего: остальной инструмент остался там, в шурфе. Чтобы никто не заметил стоянку, разобрал балаган, убрал жерди и палки под густую пихту. Головешки от костра раскидал по сторонам. Когда растает снег и поднимется трава, случайный бродяга пройдет мимо, не заметит, что здесь останавливались люди. Так учил покойный Ефим.

Собирая котомку, чтобы не рассыпать, хорошенько завернул мешочек с золотом в одежду. Сверху уложил остатки продуктов, кружки, ложки, нож отца, чтобы не гремел завернутый в тряпку походный котелок. Убедившись, что ничего не забыл, еще раз вышел на снег, хорошенько запомнил местность, а потом, тяжело вздохнув, с палочкой в руках пошел вниз по ручью, откуда они пришли несколько дней назад.

Шагалось легко и быстро. Плотное полотно лавины держало его на поверхности, успевай, переставляй ноги да смотри по сторонам, чтобы запомнить места. Так было недолго, шагов триста или чуть больше, до того места, где остановилась лавина. В небольшом повороте налево, где ложок упирался в горку, каша остановилась, силы покинули стихию. Дальше продолжалась обычное снежное покрывало. Делая последние шаги по промерзшей круговерти, Кузя заметил нечто, что заставило остановиться и вздрогнуть. Чуть в стороне, наполовину вмерзший в снежницу, торчал лоток отца для промывки золота. Вероятно, он так же, как и колода у ручья, вчера был подхвачен потоком и доплыл сюда. Кузя с удивлением смотрел на него: