Владимир Топилин - Хозяин Спиртоносной тропы

— Чего вам?

— Как с людьми разговариваешь? — осадила его мать, но приказчик не замедлил ее успокоить.

— Ничего! После дороги еще не отошел, — стреляя из-под густых бровей маленькими, поросячьими глазками с хитрой улыбкой проговорил Заклепа. — Сейчас придет в себя, будет рассказывать. Правда, Кузенок? Поведаешь правду, что и где было? А Степан Моисеевич все это на бумагу запишет.

— Зачем?

— Потому что так надо!

— Кому надо?

— В протокол! — заерзал на месте Заклепа. — Ведь человек пропал, не муха.

— Вон сколько мужиков в тайге сгинуло, ни про кого не писали, и тем более никого не вывозили, — вставила слово Анна, — а тут что, медом намазано?

Заклепа косо посмотрел на нее, но промолчал. Соколов стал чиркать в бумаге пером, Заклепа вальяжно посматривал по сторонам. Оба знали, что Анна сдала в золотоскупку тридцать золотников самородного золота, понимали, что это неплохая добыча, и теперь пытались выведать то место, откуда оно появилось.

— Мед не мед, а Ефим человек уважаемый был, не бродяга и не разбойник, — степенно проговорил урядник. — Потому на контроле стоял у самих господ Рукавишникова и Кузина.

— Хто такие? Не раз не видела, — скрестив руки на груди, склонила голову Анна.

— Ты что, баба, не знаешь, у кого Ефим работал? — подскочил Наклепа.

— Как же, слыхала. Да только ни разу своего Ефима с ними за одним столом не видела. Сдается мне, что ты тут сам антирес имеешь.

— Что мне за интерес? — потемнел Заклепа.

— А то! Забыл, как ты Федьки Сидякина Гремучий ключ на себя записал? А у хмельного Акима Забродного выведал про Завальные россыпи, а потом их под себя подмял?

— Но, ты, баба, осади на дышло-то! Они мне сами подписали купчую.

— Ага, сами, когда они и писать-то не умеют. Это ты под купчими саморучно крестики поставил, а потом их же со своей земли прогнал.

— Ладно, вы, лайки. Будя вам! — перебил их Соколов. — Потом разберетесь. Давайте показания снимать. — И к Кузе: — Говори, сынок, какого числа из дома вышли и куда направились.

Кузя рассказал все, как было, без утайки. Сказал, что пошли вверх по Шинде, но точное место гибели Ефима «забыл». Заклепа в нетерпении крутился на лавке, задавал наводящие вопросы:

— Сколько вверх шли? По дороге избы встречались? Какие там распадки? Под гольцами были? Как глубоко шурф забили?

Кузя хитрил: фальшиво закатывал глаза под лоб, будто припоминая все до тонкостей. Рассказывал дорогу и место, как научил Егор Бочкарев:

— Да, через реку еще раз переправлялись. Потом в белок поднимались, а за ним в речку. Тятя говорил, Оленья называется. Шурф били неглубокий, метра полтора, не больше.

— Как же его задавило? На полутора метрах не задавит, — недоверчиво посматривал ему в глаза Заклепа.

— Так каменюка на голову упал, — нашелся Кузя.

— Врешь ведь!

— Вот те истинный крест!

— Ладно уж, подписывай, — успокоил его Соколов, а когда Кузя поставил в указанном месте крестик, потянул Заклепу за собой: — Пошли, некогда мне тут.

Когда вышли на улицу, урядник негромко проговорил:

— Врет ведь, и ничего не поделаешь!

— Ну да это вранье им боком вылезет! — зашипел Заклепа.

Проводив нежданных гостей, Анна Константиновна с облегчением перекрестилась на иконы:

— Слава те, ушли. Пронесло. — И Кузе: — Вдругорядь всем так и говори, что ничего, мол, не знаю, где то место находится.

— Что я, маленький, что ли? Не понимаю? — буркнул в ответ сын и пошел на улицу.

— За водой сходи! А то скоро соседи подойдут, — крикнула вслед мать.

Кузя сходил в нужник, взял ведра, хотел идти к роднику. Навстречу с чашкой в руках — Рябуха. Увидела его, улыбнулась:

— А я вот блинов из ржаной муки на поминки напекла. Попробуй!

Кузя вытащил из-под чистого полотенца пару штук, затолкал в рот.

— Как тесто, не густое? Соли много? Плохо, что сахару нет, пришлось с малиновым соком молоко мешать. Вкусно? — радуясь встрече, не умолкала Катя. — А ты что, на речку? Подожди меня, я сейчас чашку занесу, с тобой пойду. Мать дома?

Кузя скривился, махнул рукой на дверь. Когда она скрылась в сенях, торопливо пошел под гору. Надоела ему Катька за последние дни, как пареная репа к весне. Как вернулся из тайги, так прилипла к нему, как лопуховая липучка. Шагу одному ступить не дает, куда он, туда и она. Старается угодить во всем: «Кузик, возьми леденец, давай помогу, давай зашью, давай помою». Скоро в туалет на руках носить будет. Изрядное внимание соседской девчонки — что третья оглобля на телеге. Кузе кажется, что все над ним смеются, пальцем показывают. Дружки издеваются: «Жених и невеста, накатали теста! Пироги пекут, под забор ползут!». Кузя злится, срывает настроение на Кате. Та обижается, плачет, но на следующий день, как ни в чем не бывало, опять заговаривает с ним.

Кузя не понимает: что ей от него надо? Сколько раз уже кулаком в бок давал, доводил до слез. Ну и что, если она соседка, их дома стоят неподалеку, а баня одна на две избы? Да, было дело, с малых лет ходили мыться вместе, в этом нет ничего зазорного. Так было до тех пор, пока Катя не начала формироваться. Однажды он просто так, ни о чем не думая, приложил к ее округлившейся груди ладони: «Катька, а что это у тебя растет? У тебя что, такие же, как у взрослой бабы титьки будут?» Она покраснела, хлестанула ему по лицу вехоткой. С того дня больше в баню с ним не ходила.

Катя старше Кузи на два года, но со стороны кажется, что они ровесники. Тяжелый физический труд с малолетства крепит мальчишек гораздо быстрее, чем девчонок. Чтобы кидать землю лопатой или косить траву литовкой, нужна сила. Работа развивает их мускулы, крепит кости, расширяет плечи и увеличивает рост. На приисках десятилетние пацаны выглядят тринадцатилетними юнцами, а в пятнадцать — крепкими парнями, хотя в умственном развитии остаются на прежнем уровне. Девочки же, наоборот, «созревают головой» быстрее, но физически — так, как этого требует возраст. А годы подвластны велениям природы, закладывают в голову будущей девушки первые влечения, которые однажды перерастают в любовь.

Кузе невдомек, что думает Катя. Она для него просто соседка, без которой нельзя. В любое время ее можно попросить прополоть гряды, перевернуть сено, расколоть дрова и сложить их в поленницу, убрать снег, а самому в это время убежать с мальчишками на речку купаться или ловить рыбу. Катя не откажет Кузе никогда, потому что не умеет отказывать и не просит за это благодарности. Ей хватает того, что он общается с ней, относится, как к подружке, не дразнит ее, как это делают мальчишки и девчонки в силу ее некрасивого лица.

Катя — единственная дочь Валентины Рябовой, здоровой, широкоплечей старательницы с длинными, как у гориллы, ручищами, косматой головой и большими, как у коровы, глазами, длинным носом и вытянутой, с отвисшими губами, челюстью. Приисковые рабочие зовут ее Конь-голова, на что Валентина нисколько не обижается: привыкла.