Владимир Топилин - Хозяин Спиртоносной тропы

Внимательно выслушав их, Стюра еще раз пронзила их своим взглядом, монотонным голосом наговаривая:

— Никуда не уходите, будьте дома. И никому не говорите, что с вами сегодня было. Я скоро приду.

Потом, будто была у себя дома, зашла в сарай, взяла лопату и кайлу, пошла через огород в ту сторону, откуда недавно вернулись Кузя и Катя.

Далее все было, как в монотонном, заторможенном состоянии. Они занимались своими делами: Катя готовила завтрак, Кузя напоил и накормил Поганку. Потом позавтракали, стали разбирать дорожные сумки. Бумаги, что предназначались Заклепину, были испещрены цифрами и условными знаками, даже умевшая читать Катя в них не могла разобраться.

Пакет для Пантелея Захмырина не был запечатан, проверили и его. В нем вообще ничего не понятно: какая-то схема и небольшая, из двух цветов — зеленого и красного — тряпочка, более походившая на носовой платочек. Положив все на место, как было, стали ждать, когда явится Стюра.

Прошло немного времени. На вороном игривом мерине подъехал Пантелей. Спросив разрешения, не слезая с седла, нагнулся, открыл щеколду ворот, очутился в ограде:

— Кузька, здорово ночевали! Как дела, как здоровье? — спрыгнув на землю, протянул руку. — Мне сказали что вчера еще приехал. Почему сразу не заехал? Может, пакет не довез?

— Довез, все, как ты просил, — качая головой, ответил Кузя. — И ответ тоже привез.

— Привез? Ай, молодец! Вот спасибо! — довольно суетился Хмырь, а когда получил послание, тут же посмотрел, что в нем было. Сначала улыбнулся, потом стал серьезным: — Ах, Кузька! Добрые вести! На тебе за работу! — положил на стол рубль, вскочил на коня и умчался прочь.

— Да не надо мне денег, я же так, по пути, — отказался было Кузя, но его уже не было.

— Тебе что, простофиля, денег не надо? — преодолевая заторможенное состояние, одернула его за рукав Катя. — У самого, вон, рубахи хорошей нет, а отказываешься. Дают — бери. Не дают — тоже бери.

— Где это ты так научилась говорить? — удивился Кузя, но Катя, медленно взяла деньги со стола, отвернувшись, положила их на груди под халат.

— Пусть у меня будут, я их тете Ане отдам, а то ты, как в прошлый раз, деду Мирону на опохмелку всучишь. А он, сам знаешь, долги не ворочает.

Немного погодя на телеге явился конюх дядька Михаил Емельянов. Привязав коня у ворот, сильно хромая вошел к ним:

— Здорово ночевали! — Увидел бабку Фросю, приподнял картуз: — И тебе, старая, по ночам хорошо спать под тулупом.

Присев на чурку, потянулся за кисетом, забил трубочку махоркой, закурил:

— Тебя Заклепин заждался, меня отправил. Думали, ты позавчерась явишься.

— Не успел. Пока туда, сюда, вот время и пролетело, — меланхолично ответил Кузя.

— Ты что такой деревянный? — обратив внимание на его разговор, удивленно спросил конюх. — Устал, что ли? Или заболел? А может, — хитро прищурив глаза, — молодая попутчица приставала?

— Устал, — соврал Кузя.

— Оно и видно, сам не свой. Что ж, давай бумаги, Заклепину передам. А про тебя скажу, мол, растележился с дороги. Но завтра с утречка будь, так Заклепин велел.

Кузя передал документы, снова сел на свое место на крыльце. Михаил сунул их за пазуху, пыхнув еще несколько раз табаком, выбил трубочку. Тяжело поднявшись, уехал в контору.

— Кстати, хотела спросить тебя, почему так долго ехал? — обиженно, с промокшими от слез глазами спросила Катя. — Эта твоя подорожная подружка смутила еще на один день остаться?

— Какая подружка? — не сразу сообразив, о ком идет речь, тяжело посмотрел на нее Кузя.

— С кем ты в город ездил.

— Ничего она меня не смутила. Говорю же, дела были.

— Ага, дела. Я видела, как она на тебя смотрела. Наверное, где-то в кустах целовались?

— Дура! — рассердился Кузя, топнув ногой.

Катя заплакала, ушла в огород. Кузя, как подстреленный ворон, облокотившись на стену плечом, опустил голову. И без того плохое настроение было испорчено до предела. Он вдруг вспомнил Дашу: как она там, выздоровела ли? События прошедшей ночи затмили яркие краски их общения. Он вспоминал ее часто, когда они возвращались с Дмитрием на прииск, но встреча со Стюрой у мостка стерла все краски. Переживая за Катю, он забыл о Даше. И только сейчас вспомнил, что обещал отправить с Дмитрием противовоспалительные травы. А он должен уехать назад сегодня утром.

Сетуя на себя, медленно встал: тысячелистник, пижма и зверобой висят в сенях. Сухая малина в берестяной торбе. Но Дмитрия уже не догнать. От досады полез на сеновал, чтобы никого не видеть и не слышать. Ткнулся головой в подушку, накрывшись одеялом, забылся. Хотел уснуть, но не спалось. Все думы были со Стюрой: почему так долго? Что там делает?

Прошло много времени. Кузе казалось, что кончился день. Слышал, как из огорода пришла Катя, загремела посудой на печи, начала готовить обед. Нехотя поднявшись, он вылез из-под одеяла: «Пойду, помогу ей воды наносить». Спустившись, удивился: солнце было еще не так высоко. Взяв ведра и коромысло, пошел к реке. Казалось, Катя даже не заметила его участия.

Возвращаясь от реки, услышал в ограде крики: возмущенно кричала бабка Фрося. Ей противоречил голос Кати. Поспешив домой, увидел стоявшую возле сарая Стюру. В руках испачканные свежей землей лопата и кайла. Одежда в глине. От завалинки, грозно размахивая палкой, к ней подступает бабка Фрося:

— Ты посмотри-ка: баба у нас всю картошку выкопала!

Катя успокаивает ее, кое-как отобрала палку, завела домой. Стюра опустила голову, что-то сдавлено бормочет себе под нос. Кузя прислушался, узнал слова молитвы: «Отче наш, да святится имя твое…»

Дождался, когда она скажет последние слова, спросил:

— Что там?

— Что там? — не сразу поняв его, переспросила она.

— Захар где?

— Ушел, — сдавлено ответила Стюра, прямо посмотрев ему в глаза так, будто молния ударила в голову.

Кузя приложил к вискам ладони, присел в коленях. Вышла Катя. Стюра метнула на нее точно такой же взгляд, и та вскрикнула от боли.

— Куда ушел? Зачем ушел? — едва справившись с приступом, спросил Кузя.

— Совсем ушел с прииска. Не вернется больше, — глухо, будто подвела итог, ответила та и, сгорбившись, будто под тяжким грехом, неторопливо подалась прочь.

Переживая стресс от боли, Кузя и Катя какое-то время смотрели друг на друга, стараясь понять смысл ее слов. Но так ничего не сообразив, разошлись по своим местам. Он залез на сеновал, Катя проследовала в дом.

Кузька поспал весь день до следующего утра. Анна вечером поднималась к нему, звала на ужин, но он не пошел: так было плохо. Кроме головных болей, разламывались кости, руки и ноги стягивало судорогой, хотелось пить. Матушка принесла ему воды в ковшике, он выпил ее залпом, попросил еще.