Давид Гай - Исчезновение

Зато хохлы молодцы, выскреблись из ямы, с Европой торгуют вовсю, долги отдают, и гривна не в пример захиревшему рублю, страдальцы донбасские и луганские назад просятся, вот-вот своих уродов-командиров вытурят и ватников не побоятся…

Все последние годы стращали мир и дух патриотический поднимали новой войной, но с кем воевать и где силы взять, когда вокруг, у самых границ наших, крылатые ракеты зловеще застыли и войска натовские отмобилизованы. А без войны как народу объяснишь, почему в говне живем и никак из него вылезть не можем, “ящик”, оказывается, не всесилен, когда со жратвой проблемы, сколько лапшу на уши не вешай, ее не сваришь, ею не накормишь…

В общем, подытоживал Яков Петрович, дивясь собственной отчаянной смелости суждений, – везде клин. Долго так продолжаться не могло, вот и случилось исчезновение. Поможет ли только?..

11

Уходили бесследно, как вода в песок, дни, недели, возбужденная страна жила в лихорадочном ожидании скорых перемен – непременно перемен, ибо по-прежнему жить многие не хотели, менялся тон прессы, в официальных печатных СМИ (а других не осталось) осторожно, словно на пробу можно-нельзя, просачивались статьи, позволявшие хотя бы отчасти усомниться в величии ВВ, ниспосланном свыше: намеками, а иногда и напрямую писалось о неправомерности решений кремлевского бонзы, особенно это касалось страны-соседки, у которой еще девять лет назад нагло оттяпали часть территории и не собирались возвращать, воткнули спицу в тело, образовав долго не рассасывавшийся гнойник. Яков Петрович вспоминал давнюю зловещую шутку дочкиного хахаля: Кремль – самая неприступная из всех преступных крепостей мира… Двойник тогда вызверился, едва не выгнал его из-за стола, за которым кипел спор, затеянный, как обычно, дочерью; теперь же воспринимал это спокойно и почти равнодушно – то ли еще напишут… А писали и о том, что никто иной как сам ВВ споспешествовал превращению страны в осажденную крепость, ведя недальновидную и опасную политику.

Яков Петрович диву давался, с какой необыкновенной легкостью, граничившей с щекочущей самолюбие радостью дозволяемого, начинали вести себя прежде лояльные, послушные, боязливые, выслуживавшиеся перед властью издания. Следовательно, им разрешили, делал незамысловатый вывод, без такого соизволения держали бы рот на замке, как прежде.

Потихоньку росло количество статей, чьим объектом становился впадающий в немощь Хозяин, чья сила утекала, как спертый воздух из проколотой камеры футбольного мяча, а вместе с воздухом в людях, казалось, начинал улетучиваться животный страх. Или так только казалось…

Более всего неистовствовали Сети на фоне резко ослабившего путы надзорного ведомства. Посты чехвостили вождя на чем свет стоит, лупили наотмашь, ничего не стесняясь, зубоскалили, насмехались, издевались; Яков Петрович читал и диву давался – сколько же ненависти накопилось… Вспоминали прошлое ВВ, откровенно называемое воровским, бандитским, преступным, приводили факты одни другого хлеще, в сущности, известные – как в свою бытность в мэрии вымогал взятки во время встреч с бизнесменами, рисуя на бумаге пяти-шестизначные цифры со знаком доллара, имел отношения с малышевской преступной группировкой, кроме прочего, поставлявшей приплывающую из Колумбии наркоту, наживался на бартерных сделках: осенью 1991-го, в родном его городе, как в блокаду, начался голод, продуктов не было, взять их было неоткуда, горсовет ввел карточки; спасением виделись эти самые бартерные сделки: мэрия предоставляла частным компаниям право на вывоз за рубеж нефтепродуктов, металлов, хлопка, леса, эти компании обязались на вырученные средства закупить и привезти жратву на сто с лишним миллионов долларов, но деньги ушли и осели где и у кого положено, продукты же в нужных объемах так и не появились; и тогда будущий ВВ пригнал гуманитарные грузы – несколько десятков тонн мясных собачьих консервов, и угроза белкового голода на какое-то время отдалилась; кто уж ел собачью пищу, неизвестно, скорее всего, консервы добавкой легли в фарш для котлет, макароны по-флотски и в иные блюда общепита.

Телевидение покуда молчало, но и там зрели видимые приметливому глазу перемены: сюжеты с ВВ становились все более редкими (Яков Петрович искренне радовался – обязательных съемок у него заметно поубавилось), да и имя Властителя, прежде упоминаемое всуе, исчезало из дикторских новостных текстов; еще совсем недавно дружно ненавидимых пиндосов и укропов почти не упоминали, а если и упоминали, то тон был иной, куда менее враждебный – ну есть они и есть, что поделаешь… Зато больше говорили о нехватке всего и вся, неотвратимо растущей инфляции, безработице, бедности, незаметно перерастающей в нищету – и плохо скрываемым намеком – это плоды его, вождя, политики.

Все было известно и ранее, только молчали тогда в тряпочку знающие и ведающие, а кто не молчал, того антипатриотом объявляли, экстремистом, национал-предателем, клевещущим на вождя, и к ногтю их, недовольных правдорубов.

Честно сказать, начавшаяся вакханалия выводила Якова Петровича из равновесия: оставшись вместо исчезнувшего Властелина один на один со страной и миром, уже не Двойник, с которого, в сущности, взятки гладки, он невольно, не в силах понять, как подобная трансформация происходит в его голове, принимал все на себя, не в силах выйти из образа, и получалось, будто это он, именно он, вымогал взятки, крышевал малышевцев, кормил город собачьими консервами…, а много позже, усевшись на кремлевский трон, принимал решение по захвату Крыма, введению антисанкций, сжиганию продуктов и прочего…

Некоторые отечественные и зарубежные СМИ жаждали встречи с ним, просили пресс-службу об интервью, особенно рвалась скандальная журналистка, заполошная дочка мэра Питера, под чьим крылом начинал сногсшибательную карьеру человек по кличке “моль”, на глазах превратившийся в дракона, она давно рассорилась с ним, но в новых обстоятельствах непременно хотела пообщаться; по распоряжению куратора никаких личных контактов не планировалось: хотите интервью – присылайте вопросы, ВВ ответит в письменном виде. Исключение было сделано лишь для Первого канала, и то максимум 15 минут – намек на нездоровье.

Словно подыгрывая тем, кто уже без стеснения намекал на возможный тяжелый недуг ВВ, Яков Петрович реже посещал тренажерный зал, пропускал прежде обязательные заплывы по двести метров в бассейне, его к этому никто не принуждал; дело, однако, заключалось не в лени – он играл роль лидера нации, стремился соответствовать образу стареющего, теряющего силы человека, каким его пытались представить.

К этой телевизионной съемке Якова Петровича специально загримировали: лицо благодаря особой мази стало землистого оттенка, под глаза наложили тени, имитировали “мешки” – телекартинка должна была продемонстрировать нездоровье. Яков Петрович и без ухищрений гримеров на самом деле чувствовал себя хуже обычного, периодически возникали приступы хандры, депрессии, чего прежде не бывало, хотелось подолгу лежать в постели, смежив веки и не глядеть на свет белый, и лишь усилием воли сбрасывал, как наваждение, непривычное состояние, изгонял хмурое выражение, заставлял улыбаться.