Мария Дуэньяс - Нити судьбы

— Переночуйте у меня, если хотите, — предложила я. Конечно, с моей стороны было, возможно, безрассудством предлагать ему остаться, но в то же время я чувствовала, что в таком состоянии Бейгбедер мог совершить какую угодно глупость и его нельзя отпускать бродить в одиночестве по улицам.

— Боюсь, я все равно не сомкну глаз, — произнес он со слабой грустной улыбкой. — Но был бы очень благодарен вам за приют; я не побеспокою вас, обещаю. Ваш дом для меня все равно что укрытие во время грозы: вы не представляете, как ужасно одиночество в моем положении.

— Тогда располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Сейчас я принесу вам одеяло, если вы захотите прилечь. Снимите пиджак и галстук, делайте все как вам удобно.

Я отправилась за одеялом, а когда вернулась, он сидел уже без пиджака и снова наливал себе коньяк.

— Последний бокал, — сказал он, протягивая мне бутылку.

Я поставила на стол чистую пепельницу и повесила одеяло на спинку дивана, потом села рядом с Бейгбедером и осторожно коснулась его руки.

— Все пройдет, Хуан Луис, нужно просто подождать. Рано или поздно, но в конце концов все проходит.

Я положила голову ему на плечо, и он взял меня за руку.

— Дай Бог, Сира, дай Бог, — прошептал он.

Я оставила его наедине с мыслями и отправилась спать. Идя по коридору в свою комнату, я услышала, как он говорил сам с собой по-арабски. Я долго не могла уснуть — наверное, было уже больше четырех утра, когда мной наконец завладел беспокойный и странный сон. Меня разбудил звук захлопнувшейся входной двери в глубине коридора. Я посмотрела на будильник. Без двадцати восемь. Он ушел, и я никогда его больше не видела.

Опасения, вызванные слежкой, отошли на второй план, словно внезапно потеряв свою актуальность. Прежде чем досаждать Хиллгарту предположениями, возможно, не имевшими под собой никакого основания, я должна была передать ему информацию и письма. Положение Бейгбедера было намного важнее, чем мои страхи, — для меня самой, для моей подруги, для всех. Поэтому в то утро я порвала на мелкие кусочки выкройку с сообщением о своих подозрениях насчет слежки и приготовила вместо нее другую: «Бейгбедер у меня дома вчера вечером. Отправлен в отставку, очень взволнован. Везут в Ронду, арест. Опасается за свою жизнь. Передал письма для сеньоры Фокс Лиссабон дипломатической почтой. Жду срочных инструкций».

Я размышляла, стоит ли появиться в полдень в «Эмбасси», чтобы подать знак Хиллгарту. Хотя известие об отставке министра, несомненно, должно было прийти к нему рано утром, я знала, что для него могли представлять значительный интерес детали, услышанные мной от полковника. Кроме того, я чувствовала, что следовало как можно скорее избавиться от предназначенных Розалинде писем: учитывая положение их отправителя, я нисколько не сомневалась — их содержание носит не только личный, но и политический характер, а значит, иметь их при себе небезопасно. Однако была среда и, как каждую среду, мне предстояло посещение салона красоты, поэтому я предпочла обычный канал связи, не прибегая к чрезвычайному, который ускорил бы передачу информации лишь на пару часов. Приняв это решение, я заставила себя проработать все утро, обслужила двух клиенток, пообедала без аппетита и без четверти четыре вышла из дома, неся в сумке скрученные в трубку и перевязанные шелковым платком выкройки. Собирался дождь, но я не стала брать такси: мне хотелось, чтобы свежий воздух овеял мое лицо и разогнал сгустившийся в голове туман. По дороге я вспомнила детали ночного разговора с Бейгбедером и попыталась представить себе, каким образом Хиллгарт передаст письма. Увлекшись этими размышлениями, я не обратила внимания, следит ли за мной кто-нибудь: так погрузилась в свои мысли, что если и была слежка, я ее не заметила.

В салоне красоты я, как всегда, спрятала выкройки в шкафчик. Кудрявая девушка, смотревшая за гардеробом, не проявляла ко мне особого интереса, и в ее взгляде я не увидела ни малейшего намека на то, что она тоже во всем этом участвует. Или она умела отлично маскироваться, или не имела ни малейшего понятия о происходившем на ее глазах. Войдя в парикмахерский зал, я доверилась искусным рукам расторопного мастера и, пока мне завивали волосы, отросшие уже ниже плеч, с притворным интересом погрузилась в чтение дамского журнала. Там было множество косметических рецептов, сентиментальных историй, полных морализаторства, и огромный репортаж о готических соборах: все это мало меня интересовало, но я прочитала журнал от корки до корки, не поднимая глаз, чтобы не встречаться взглядом с сидевшими рядом посетительницами салона, до чьих разговоров мне не было никакого дела. К счастью, среди них на этот раз не оказалось моих клиенток, а поддерживать пустую беседу я не имела ни малейшего желания.

Я вышла из салона без выкроек и с великолепной прической, но так и не сумела избавиться от смятения. Несмотря на погоду, не сулившую ничего хорошего, я решила немного прогуляться, прежде чем идти домой: мне хотелось держаться подальше от писем Бейгбедера, пока не придут указания Хиллгарта. Я неторопливо прошла по улице Алкала до Гран-Виа; сначала прогулка была спокойной и приятной, но чем дальше я продвигалась, тем многолюднее становилось вокруг и по дороге стали попадаться не только хорошо одетые люди, но и чистильщики обуви, бродяги и нищие-калеки, просившие милостыню, демонстрируя свои увечья. Тогда я осознала, что вышла за границы, очерченные мне Хиллгартом, вступив на опасную территорию, где меня мог увидеть кто-нибудь из давних знакомых. Конечно, вполне вероятно, никому из них и в голову бы не пришло, что эта дама в элегантном пальто та самая Сира, которую они когда-то знали, однако на всякий случай я решила не рисковать, прогуливаясь у всех на виду, и остаток вечера провести в кинотеатре.

Я отправилась в «Паласио-де-ла-Мусика» на фильм «Ребекка». Сеанс уже начался, но мне было все равно: я просто хотела скоротать время до получения инструкции, как действовать дальше. Билетер провел меня на мое место в одном из последних рядов, в то время как на экране Лоуренс Оливье и Джоан Фонтейн мчались по извилистой дороге в автомобиле с открытым верхом. Когда мои глаза привыкли к темноте, я обнаружила, что большой зал практически полон и лишь последние ряды частично свободны. Слева от меня сидели несколько пар, справа никого не было. Однако вскоре после того, как я устроилась на своем месте, с краю в том же ряду, через десять — двенадцать кресел от меня, уселся какой-то человек. Он был один, и его лицо терялось в темноте. Я не обратила бы на это внимания, если бы не светлый плащ с поднятым воротником — точно такой был на субъекте, следовавшем за мной повсюду уже больше недели. И этого человека в плаще, судя по направлению взгляда, интересовал не столько фильм, сколько я сама.