Мария Дуэньяс - Нити судьбы

— Ну, ты даешь, детка! Чего же ты раньше молчала, что у тебя золотые руки?

Вскоре все новые вещи — две юбки, три блузки, платье на пуговицах, два костюма, пальто и теплый халат — стали появляться на вешалках в шкафу Канделарии, по мере того как она добывала где-нибудь, по сходной цене, материал.

— Вот, китайский шелк, да ты потрогай, потрогай! Две американские зажигалки отдала за него на базаре индийцу, чтоб ему провалиться. Хорошо еще, что приберегла на всякий случай две штуки с прошлого года, потому что этот подлец согласен брать только марокканские монеты; говорят, скоро отменят республиканские деньги и поменяют их на новые — представляешь, какая ерунда, детка, — взволнованно тараторила Канделария, разворачивая сверток и раскладывая передо мной два метра ткани золотисто-огненного цвета.

В другой раз она притащила внушительный отрез габардина.

— Какой материал, детка, ты только посмотри!

На следующий день появился кусок перламутрового атласа, вместе с волнительной историей его приобретения и нелестными высказываниями в адрес еврея, у которого пришлось выторговывать этот товар. Небольшой отрез твида карамельного цвета, полотно из альпака, полтора метра набивного атласа… Так, путем всевозможных обменов, в нашем распоряжении оказалась почти дюжина разнообразных тканей, из которых я шила для Канделарии новые вещи, а она без устали примеряла их и нахваливала. Однако в конце концов она, вероятно, истощила свои возможности для приобретения новых материалов или рассудила, что ее гардероб уже достаточно пополнен, а может, решила переключиться на нечто более важное.

— Ты мне больше ничего не должна за проживание, мы с тобой в расчете, — объявила хозяйка и, не дав мне времени порадоваться этому известию, продолжила: — Но теперь пора поговорить о будущем. У тебя настоящий талант, детка, и его нельзя зарывать в землю — тем более сейчас, когда тебе так нужны деньги, чтобы выбраться из той передряги, в которую ты попала. Ты уже видела, как трудно сейчас найти работу, и, мне кажется, самый лучший для тебя вариант — начать шить на заказ. Конечно, тут тоже не все так просто: ты же не можешь ходить по домам и предлагать свои услуги. Тебе нужно где-то обосноваться, открыть свою мастерскую, хотя и тогда нелегко будет заполучить клиентов. Но ничего, мы что-нибудь придумаем.

Хотя Канделария-контрабандистка была в курсе всего происходящего в Тетуане, ей потребовалось некоторое время, чтобы разузнать, как обстояли в городе дела с пошивом одежды. Через пару дней в моем распоряжении была уже самая полная и достоверная информация. Так я узнала, что здесь есть две-три модные портнихи, у которых шили себе платья супруги и дочери крупных военных чинов, известных врачей и богатых предпринимателей. Ступенькой ниже находились несколько более скромных модисток, шивших повседневные костюмы и пальто на выход для почтенных матрон, чьи мужья являлись солидными служащими и получали неплохую зарплату. И наконец, некоторое количество третьесортных портних ходили по домам и брались за любую работу — строчили ситцевые халаты, переделывали старые платья, подшивали одежду и штопали дыры на чулках. Картина складывалась не слишком обнадеживающая: конкуренция была велика, и требовалось каким-то образом ее преодолеть. По словам Канделарии, ни одна из портних Тетуана не имела славы непревзойденной мастерицы, однако это вовсе не означало, что соперничество с ними обещало быть легким: все они работали добросовестно, а многие клиентки настолько привыкают к своим постоянным модисткам, что не желают расставаться с ними ни при каких обстоятельствах.

Перспектива вновь начать активную жизнь вызывала у меня двоякие чувства. С одной стороны, в душе загоралась надежда на что-то лучшее, уже давно меня не посещавшая. Заниматься тем, что мне по душе и хорошо получается, и зарабатывать этим деньги, чтобы обеспечивать себя и выплатить наконец долг, — разве это не самое лучшее в сложившейся ситуации? Но обратная сторона монеты рождала во мне неуверенность и беспокойство. Чтобы открыть свое дело, каким бы мелким и скромным оно ни было, требовался начальный капитал, связи и намного больше везения, чем в последнее время дарила мне жизнь, — и это при том что и первое, и второе у меня тоже отсутствовало. Кроме того, я не могла найти клиентов, будучи одной из многих, такой же, как все: мне следовало как-то заявить о себе, проявить изобретательность, предложить что-то исключительное.

Пока мы с Канделарией ломали голову над тем, как все устроить, к нам в пансион стали приходить ее подруги и знакомые, делавшие мне небольшие заказы: «Не сошьешь блузочку на меня, детка?» Или: «Вот детям пальтишки нужно пошить, пока не похолодало». В основном это были простые и небогатые женщины и, естественно, не могли заплатить мне много. Они приходили в дом с оравой ребятишек и жалкими обрезками тканей и, пока я шила, садились потолковать с Канделарией. Они тяжело вздыхали, говоря о войне, плакали, переживая за родных в Испании, и вытирали глаза краешком скомканного платка, вытащенного из рукава. Женщины жаловались на дороговизну и не представляли, как будут растить детей, если война затянется или, не дай Бог, что-то случится с мужем. Они платили мало и с опозданием, иногда вообще могли ничего не заплатить. Тем не менее, несмотря на то что жалкие заказы моих скромных клиенток не приносили почти никакой прибыли, я с удовольствием снова взялась за шитье: работа стала моим спасением от уныния, и в стене окружавшей меня безысходности наконец образовалась трещина, через которую пробился тонкий луч света.

В конце месяца зарядили дожди, лившие почти без остановки. За три дня ни разу не выглянуло солнце, зато был гром, молния, неистовый ветер и облетевшая листва на мокрой земле. Я продолжала шить вещи, которые заказывали мне женщины, жившие по соседству, — простую и безыскусную одежду из толстых и грубых тканей, предназначенную для защиты от непогоды, а не для украшения. И вот, когда я заканчивала пиджак для внука одной из соседок, собираясь взяться за плиссированную юбку для дочери консьержки, в комнату ворвалась торжествующая и полная энтузиазма Канделария.

— Дело в шляпе, детка, я все устроила!

Она только что вернулась с улицы в своем новом жакете из шевиота, сильно затянутом на талии, с платком на голове и в старых туфлях с кривыми, заляпанными грязью каблуками. И принялась стаскивать с себя одежду, не переставая при этом сбивчиво излагать подробности судьбоносного происшествия. Ее огромный бюст вздымался и опускался в такт прерывистому дыханию, и она сыпала словами, одновременно освобождаясь от верхних слоев своего облачения, как луковица.