Мария Дуэньяс - Нити судьбы

Новостей пришлось ждать почти неделю. В тот день Канделария вернулась домой после девяти вечера, когда все мы уже сидели за столом перед пустыми тарелками, дожидаясь ее прихода. Ужин прошел как обычно — с шумом и перепалкой. По окончании трапезы жильцы разошлись по своим делам, а мы с Канделарией принялись убирать со стола. Пока мы собирали столовые приборы, грязную посуду и салфетки, она бросала вполголоса короткие фразы, по которым можно было понять, что ее план близок к завершению:

— Этой ночью все должно решиться, детка… На наши безделушки нашелся наконец покупатель… Завтра с утра мы с тобой займемся твоим делом… Боже, как же мне хочется поскорее со всем этим покончить!..

Убрав посуду, мы разошлись по своим комнатам, больше не сказав друг другу ни слова. Остальные постояльцы между тем совершали обычный вечерний ритуал: женщины полоскали горло эвкалиптом, слушали радио и накручивали перед зеркалом волосы на бигуди, а мужчины отправились в кафе. Стараясь вести себя как обычно, я пожелала всем спокойной ночи и улеглась спать. Я лежала, прислушиваясь, и все звуки в доме постепенно стихали. Наконец я услышала, как Канделария вышла из своей комнаты, а потом, почти бесшумно, заперла входную дверь.

Через несколько минут после ее ухода я заснула. Впервые за несколько последних дней я не ворочалась в постели до бесконечности и меня не преследовали мрачные предчувствия, как в предыдущие ночи: комиссар, арест, суд, тюрьма. Мои нервы словно взяли передышку, когда мне стало известно, что это опасное дело скоро закончится. Я свернулась под одеялом и погрузилась в сон с успокоительной мыслью о том, что на следующее утро мы с Канделарией приступим к осуществлению второй части нашего плана и продажа пистолетов уже не будет висеть над нами зловещей тенью.

Однако мне не пришлось поспать в свое удовольствие. Посреди ночи я вдруг почувствовала, как чья-то рука схватила меня за плечо и принялась энергично трясти.

— Вставай, детка, вставай!

Я приподнялась, еще не до конца проснувшись и не понимая, что происходит.

— Что случилось, Канделария? Что вы здесь делаете? Вы уже вернулись? — запинаясь, спросила я.

— Катастрофа, детка, настоящая катастрофа! — прошептала она.

Канделария стояла рядом с моей кроватью, и спросонья мне показалось, что ее фигура, возвышавшаяся надо мной, намного массивнее, чем обычно. На ней был незнакомый мне плащ — широкий и длинный, застегнутый до самого горла. Она принялась расстегивать его, сбивчиво рассказывая, что случилось.

— Все дороги к городу охраняются военными, и люди, которые должны были приехать за товаром из Лараче, не рискнули сюда сунуться. Я ждала их почти до трех утра, и в конце концов они прислали ко мне мальчишку-бербера, чтобы передать, что у них нет возможности проникнуть в город и выбраться потом живыми.

— А где ты должна была с ними встретиться? — спросила я, стараясь вникнуть в то, о чем рассказывала Канделария.

— В квартале Суика, за угольной лавкой.

Я не знала, что это за место, но уточнять не стала. В моей все еще сонной голове вдруг ясно обозначились последствия нашего провала: прощай, собственное дело, прощай, ателье! А впереди — снова жизнь, полная тревоги и неизвестности.

— Значит, все пропало, — произнесла я, потирая глаза, чтобы окончательно прогнать сон.

— Ничего подобного, детка, — решительно заявила хозяйка, стащив наконец плащ. — Все пошло не совсем по плану, но в любом случае этой ночью пистолеты должны исчезнуть из моего дома. Так что давай, красавица, шевелись: поднимайся скорее, нам нельзя терять время.

Смысл этих слов дошел до меня не сразу, потому что в тот момент мое внимание было приковано к самой Канделарии, которая расстегивала оказавшийся под плащом бесформенный шерстяной балахон, практически полностью скрывавший очертания ее роскошной фигуры. Я с изумлением смотрела на нее, не понимая, с чем связано это торопливое раздевание. Только когда она сняла балахон и принялась доставать оружие, спрятанное на ее пышном, как тесто, теле, мне наконец все стало ясно. Четыре пистолета были закреплены под резинками чулок, шесть — за поясом, два — за бретелями бюстгальтера, и еще пара — под мышками. Остальные пять лежали прямо в сумке, завернутые в кусок ткани. Всего девятнадцать штук. Эти стволы покидали свое теплое укрытие, и я уже начала смутно догадываться почему.

— Что вы хотите мне поручить? — спросила я, холодея от страха.

— Ты отнесешь оружие на железнодорожный вокзал, передашь его до шести утра и вернешься сюда с деньгами: согласно уговору, тебе должны заплатить тысячу девятьсот дуро. Ты же знаешь, где находится вокзал, да? За шоссе Тетуан-Сеута, у горы Горгес. Там наши покупатели смогут забрать товар, не входя в город. Они спустятся с горы и уйдут тем же путем, пока не рассвело.

— Но почему пистолеты должна нести я? — Меня так пугала эта перспектива, что от сонливости не осталось и следа.

— Потому что, когда я возвращалась из Суики, обдумывая, каким образом провернуть встречу на вокзале, меня заметил сукин сын Паломарес, выходивший из бара «Эль-Андалус»: он остановил меня возле комендатуры и объявил, что этой ночью, возможно, пожелает заглянуть с обыском в мой пансион.

— Кто такой Паломарес?

— Самый мерзкий полицейский во всем испанском Марокко.

— Он из комиссариата дона Клаудио?

— Ну да. Перед комиссаром всегда прямо-таки шелковый, но с простыми людьми ведет себя как настоящая сволочь. Этот гад держит в страхе пол-Тетуана и только и мечтает посадить всех пожизненно.

— А почему он остановил вас этой ночью?

— Да просто потому, что захотелось над кем-то поиздеваться: ему нравится пугать беззащитных людей, особенно женщин. На протяжении многих лет он только этим и занимается, а нынче для него вообще полное раздолье.

— Но он ничего не заподозрил насчет пистолетов?

— Нет, детка, нет. К счастью, он не потребовал показать сумку и ему не взбрело в голову меня обыскать. Он только спросил своим противным голосом: «Куда это ты направляешься среди ночи, контрабандистка, опять взялась за свои делишки, такая-сякая?» А я ему отвечаю: «Нет, что вы, дон Альфредо, я ходила к куме, она что-то совсем расхворалась со своими камнями в почках». А он мне: «Как будто я тебя не знаю, мерзавка, ты пройдоха, каких свет не видывал». Вот паскуда, уж я бы ему сказала все, что о нем думаю, но пришлось прикусить язык; я только сжала покрепче сумку под мышкой и прибавила шаг, молясь Деве Марии, чтобы пистолеты не шевелились у меня под одеждой. И только я отошла от него немного, вдруг снова слышу за спиной его мерзкое хрюканье. «Наведаюсь, — говорит, — пожалуй, сегодня к тебе с обыском, надо бы посмотреть, что ты там у себя прячешь».