Мария Дуэньяс - Нити судьбы

— Что случилось? — крикнула из своей постели толстая мать Пакито.

— Ничего, это я уронила стакан с водой. Всем спать! — непререкаемым тоном произнесла хозяйка.

Я попыталась нагнуться, чтобы собрать осколки, но не смогла этого сделать.

— Оставь, оставь, детка, я потом сама все уберу, — сказала Канделария, отодвигая ногой несколько стекол.

В этот момент, всего в трех метрах от нас, неожиданно открылась дверь, и оттуда высунулась голова в бигуди, принадлежавшая Фернанде — младшей из пожилых сестер. Прежде чем она успела спросить, что произошло и как здесь оказалась в этот час марокканка в покрывале, Канделария страшно на нее зашипела — та опешила и лишилась дара речи.

— Если вы сию минуту не отправитесь спать, то завтра утром я первым делом расскажу Саграрио, что вы тайком встречаетесь по пятницам с помощником аптекаря.

Опасение, что благочестивая сестра узнает о ее любовных похождениях, оказалось сильнее любопытства, и Фернанда как угорь ускользнула обратно в комнату.

— Вперед, детка, время поджимает, — повелительным шепотом произнесла Канделария. — Никто не должен видеть, как ты выходишь из дома, — Паломарес вполне может оказаться где-то поблизости, и тогда уж точно нас ничто не спасет. Так что идем скорее.

Мы вышли в маленький дворик, находившийся за домом. Там было еще темно, но мне удалось разглядеть причудливо изгибающуюся виноградную лозу, что-то из хозяйственной утвари и старый велосипед телеграфиста. Мы притаились в углу двора и снова заговорили вполголоса.

— И что я теперь должна делать? — прошептала я.

Канделария, должно быть, давно уже все продумала, поскольку тотчас произнесла тихим и решительным голосом:

— Тебе нужно забраться на скамейку у стены и перелезть через нее, только делай это осторожно, чтобы не запутаться в покрывале и не шлепнуться вниз.

Я посмотрела на двухметровую глинобитную стену и пристроенную к ней скамейку, с помощью которой мне предстояло вскарабкаться наверх и перелезть на другую сторону. Мне не хотелось задумываться, смогу ли я это сделать, обремененная столь тяжелым грузом и закутанная в несколько метров ткани, поэтому пришлось ограничиться дальнейшими инструкциями.

— И что дальше?

— Когда спрыгнешь на ту сторону, окажешься во дворе магазинчика дона Леандро, а оттуда, забравшись на ящики или бочки, которых там полно, легко переберешься в соседний дворик за булочной еврея Менахена. Там, в глубине, есть маленькая деревянная дверь, через которую ты попадешь на боковую улочку — этим путем в пекарню доставляют мешки с мукой. Как только окажешься на улице, забудь, кто ты на самом деле: завернись хорошенько в покрывало, опусти голову и иди в еврейский квартал, а оттуда — в медину. И не забывай об осторожности, детка, двигайся не спеша, держась возле стен и немного волоча ноги, как старуха: если по походке будет заметна твоя молодость, это может привлечь к тебе нежелательное внимание — здесь многих испанцев сводит с ума загадочность марокканок.

— А потом?

— Когда попадешь в мавританский квартал, покружи немного по улицам и убедись, что за тобой никто не следит. Постарайся не сталкиваться ни с кем по дороге: если увидишь кого-то впереди, сверни куда-нибудь или быстро проходи мимо, держась как можно дальше. Через некоторое время выходи к воротам Пуэрта-де-ла-Лунета, а потом спускайся к парку — ты представляешь, как нужно идти?

— Думаю, да, — ответила я, пытаясь нарисовать в воображении этот маршрут.

— Так ты выйдешь к шоссе на Сеуту, а на другой стороне прямо перед собой увидишь вокзал. Тебе нужно зайти внутрь — только не торопись, кутайся в покрывало и старайся быть как можно незаметнее. Скорее всего там будет лишь пара сонных солдат, которые не обратят на тебя никакого внимания, и, возможно, несколько марокканцев, дожидающихся поезда в Сеуту; европейцы появятся позже.

— А во сколько отправляется поезд?

— В половине восьмого. Но у марокканцев свое представление о времени и расписаниях, так что вряд ли кого-то удивит, если ты объявишься там еще до шести.

— А я тоже должна сесть в поезд? Или что мне нужно делать?

Канделария помолчала несколько секунд, прежде чем ответить, и я почувствовала, что наш разговор близится к концу.

— Нет, тебе вовсе не нужно садиться в поезд. На вокзале ты сядешь на скамейку под расписанием: для них это знак, что товар у тебя.

— Кто должен меня увидеть?

— Это не важно: кто должен — тот увидит. Через двадцать минут ты встанешь со скамейки, пойдешь в буфет и узнаешь у буфетчика, где передать оружие.

— Вот как? — встревожилась я. — А если его не окажется на месте или у меня не будет возможности с ним поговорить? Что мне делать тогда?

— Ш-ш-ш. Не повышай голос, а то нас услышат. Ты, главное, не переживай, как-нибудь разберешься, что нужно делать, — нетерпеливо произнесла Канделария, не в силах уже придавать голосу непоколебимую уверенность, которой у нее явно не было. — Послушай, детка, — начала оправдываться она, — этой ночью все планы пошли кувырком, и мне сообщили лишь то, что я тебе рассказала: пистолеты нужно доставить на вокзал к шести утра; человек, который их принесет, должен двадцать минут сидеть на скамейке под расписанием, а потом узнать у буфетчика, где произойдет встреча с покупателем. Больше ничего не известно, детка, и мне самой вся эта ситуация не нравится. Но ты не беспокойся, солнце мое: вот увидишь, все пройдет как по маслу.

Я хотела сказать, что сильно в этом сомневаюсь, но, взглянув на ее лицо, полное тревоги, предпочла воздержаться. Впервые за все время нашего знакомства я увидела, что ее решительность небезгранична и дерзкая уверенность, помогавшая ей выкручиваться из любых передряг, тоже имеет предел. Однако я знала, что, если бы Канделария имела возможность действовать, ее бы ничто не испугало: она отправилась бы на вокзал и провернула сделку, чего бы это ни стоило. Проблема заключалась в том, что на этот раз Канделария была связана по рукам и ногам и не смела уйти из дома, поскольку в любой момент могла нагрянуть полиция с обыском. Я понимала: если не буду бороться и не сделаю все от меня зависящее, для нас обеих наступит конец. Поэтому собрала неизвестно откуда взявшиеся силы и заставила себя забыть о страхе.

— Вы правы, Канделария, я справлюсь, не беспокойтесь. Но сначала мне бы хотелось узнать у вас кое-что.

— Спрашивай, детка, спрашивай, только скорее — до шести уже меньше двух часов, — поторопила она, стараясь скрыть облегчение.

— К кому попадет это оружие? Кто эти люди из Лараче?

— Тебя это не должно волновать, детка. Самое главное, чтобы пистолеты вовремя дошли до покупателя: ты оставишь их, где тебе скажут, и заберешь то, что нам причитается — тысячу девятьсот дуро, — запомни хорошенько и обязательно пересчитай деньги. А потом, как можно скорее, вернешься сюда, а я буду ждать тебя не смыкая глаз.