Мария Дуэньяс - Нити судьбы

— Вот это да, какой приятный сюрприз! — произнес он, оставив компанию знакомых и направившись к нам.

— Добрый вечер, дон Клаудио. — Я старалась говорить как можно естественнее — не знаю, насколько мне это удалось. — Очень рада вас видеть.

— Правда? — с иронией спросил он.

Я не успела ничего ответить, на несколько секунд впав в ступор, а комиссар тем временем поприветствовал моего спутника:

— Добрый вечер, сеньор Логан. Вижу, вы прекрасно освоились в нашем городе.

— Комиссар вызывал меня к себе в участок, как только я приехал в Тетуан, — пояснил мне журналист, когда они обменивались рукопожатиями. — Небольшие формальности, связанные с регистрацией иностранцев.

— На данный момент господин журналист вне подозрений, но обязательно сообщите мне, если заметите что-нибудь сомнительное, — пошутил комиссар. — А вы, Логан, берегите сеньориту Кирогу, этот год для нее выдался тяжелым, ей пришлось слишком много работать.

Закончив разговор с комиссаром, мы двинулись дальше. Журналист держался любезно и непринужденно, и я изо всех сил старалась скрыть от него, что чувствую себя не в своей тарелке. Он тоже почти ни с кем из собравшихся не был знаком, но это, казалось, нисколько его не смущало: он вел себя спокойно и уверенно, чему, вероятно, научила его профессия журналиста. Вспомнив рассказы Феликса, я принялась потихоньку описывать Логану гостей: этот господин в темном костюме — Хосе Игнасио Толедано, богатый еврей, директор банка «Хассан»; та элегантная дама в шляпе с перьями и с сигаретой с мундштуком — герцогиня де Гиз, знатная француженка из Лараче; тучный мужчина, которому сейчас официант наполняет бокал, — это Мариано Бертучи, художник. Все шло в соответствии с протоколом. Появились новые гости, затем представители испанских гражданских властей и военные и, наконец, — марокканские вельможи в своих экзотических нарядах. Потом с улицы донеслись крики, приветственные возгласы и аплодисменты. «Приехал, приехал, он уже здесь!» — послышались голоса. Однако высокий гость еще какое-то время не появлялся, задержавшись перед толпой, приветствовавшей его словно тореадора или американскую кинозвезду — из тех, что сводили с ума моего соседа.

Наконец долгожданный свояк Каудильо появился. Вставай, Испания! [60] Лозунг фалангистов. Он был в черном костюме-тройке, серьезный и надменный, очень худой и красивый, выглядевший старше своих тридцати семи лет, с почти белыми, зачесанными назад волосами, невозмутимым лицом, как пелось в гимне Фаланги, и внимательными кошачьими глазами.

Я, наверное, одна из немногих не горела желанием увидеть этого человека вблизи и пожать ему руку, но тем не менее неотрывно глядела в его сторону. Однако меня интересовал не сам Серрано, а тот, кто находился рядом, — Хуан Луис Бейгбедер, которого я видела впервые. Любовник моей клиентки и подруги оказался высоким, подтянутым мужчиной лет пятидесяти. На нем была парадная форма с широким поясом-фахином, фуражка, а в руках — небольшая трость. У него был узкий, сильно выступающий нос: под ним — темные усы, на нем — очки в круглой оправе, за стеклами которых виднелись умные глаза, внимательно следившие за происходящим вокруг. Он показался мне довольно странным и необычным человеком. Несмотря на форму, он совсем не походил на военного: более того, в его поведении проглядывало нечто театральное, хотя и не казавшееся неестественным — его жесты были изысканны и в то же время выразительны, смех звучал искренне, а голос — живо и отчетливо. Бейгбедер обходил гостей, приветливо со всеми здоровался, обнимал, похлопывал по спине, жал руки; улыбался и разговаривал то с одними, то с другими — с марокканцами, европейцами, евреями — и так без конца. Возможно, когда-нибудь, в свободное время, он и был романтичным интеллектуалом, каким мне описывала его Розалинда, однако в тот момент в нем угадывался лишь опытный светский человек.

Серрано Суньера, казалось, привязали к нему невидимой веревкой: время от времени Бейгбедер позволял ему чуть отдалиться, давая некоторую свободу, чтобы он пообщался с гостями и послушал их льстивые речи. Однако через минуту верховный комиссар уже снова был рядом: что-то ему объяснял, кого-то представлял, обнимал за плечи, шептал на ухо, смеялся и вновь отпускал от себя.

Я все время искала глазами Розалинду, но ее нигде не было — ни рядом с обожаемым Хуаном Луисом, ни в другом месте.

— Вы не видели сеньору Фокс? — спросила я Логана, когда он закончил говорить по-английски с каким-то человеком из Танжера, которого он мне представил и чье имя и должность я забыла в ту же секунду.

— Нет, не видел, — ответил журналист, с интересом глядя на группу, в тот момент собиравшуюся вокруг Серрано. — Вы знаете, кто это? — спросил он, сдержанно кивнув в их сторону.

— Немцы, — ответила я.

Среди них была строгая фрау Лангенхайм в сшитом мной великолепном платье из фиолетового шантунга; фрау Хайнц, моя первая клиентка, похожая на арлекина в своем черно-белом костюме; говорившая с аргентинским акцентом фрау Бернхардт, на этот раз без обновы, и еще несколько незнакомых мне женщин. Все они были со своими мужьями и приветствовали Серрано Суньера, который отвечал им, одаривая улыбками окруживших его немцев. На этот раз, однако, Бейгбедер не прервал разговор и позволил ему продолжаться довольно долгое время.

Сумерки сгущались, и кругом зажглись огни, как во время народных гуляний. Среди гостей царило умеренное оживление, звучала негромкая музыка, и Розалинды все еще не было видно. Группа немцев, уже без женщин, по-прежнему не отпускала от себя высокого гостя. Они о чем-то увлеченно разговаривали, передавая что-то из рук в руки, жестикулируя и обмениваясь репликами. Я заметила, что мой спутник украдкой за ними наблюдает.

— Вижу, вас интересуют немцы.

— Еще как, — с иронией произнес журналист. — Но увы, я связан по рукам и ногам.

Я вопросительно подняла брови, не понимая, что он имеет в виду. Логан, однако, не стал мне ничего объяснять и предпочел перевести разговор на другую тему.

— Вы не сочтете слишком большой наглостью, если я попрошу вас об одном одолжении?

Он произнес это с той же непринужденностью, с какой несколько минут назад предлагал мне сигарету и спрашивал, не хочу ли я бокал крюшона.

— Смотря о чем идет речь, — ответила я, стараясь казаться невозмутимой, хотя это было далеко не так. Вечер протекал довольно спокойно, однако я по-прежнему чувствовала себя неуютно на этом чужом празднике. Кроме того, меня беспокоило отсутствие Розалинды — странно, что она до сих пор так и не появилась. Не хватало еще, чтобы журналист попросил меня о каком-то сомнительном одолжении: мне казалось, что я и так уже сделала достаточно, согласившись сопровождать его на прием.