Мария Дуэньяс - Нити судьбы

— И?..

— И каждое утро, открывая глаза, благодаришь небеса за то, что они дали тебе возможность прожить еще один день.

Мне стало не по себе, но, справившись с замешательством, я спросила:

— А как отреагировал на все это твой муж?

— Oh, wonderfully! [65] О, изумительно! ( англ. ). — саркастически произнесла Розалинда. — Врачи, обследовавшие меня, посоветовали вернуться в Англию: они высказывали надежду — правда, без особой уверенности, — что в английской клинике мне смогут помочь. И Питер, конечно же, охотно поддержал эту идею.

— Наверное, он хотел, как лучше для тебя…

Розалинда невесело расхохоталась, не дав мне закончить фразу.

— Питер, дорогая моя, никогда не думает ни о ком, кроме себя. Мой отъезд в Англию был нужен прежде всего ему, а не мне. Он просто хотел отделаться от меня, Сира. Я уже не была той красивой игрушкой, которую можно брать с собой повсюду — в клубы, на праздники, на охоту; перестала быть очаровательной молодой женой и превратилась в досадную обузу, от которой следовало избавиться как можно скорее. Поэтому, едва я вновь встала на ноги, Питер поспешил купить для меня и Джонни билеты в Англию. Он даже не счел нужным сопровождать нас. Прикрываясь благими намерениями, посадил на корабль тяжелобольную жену, которой к тому времени не исполнилось и двадцати, и ребенка, едва умевшего ходить. Он поступил с нами как с багажом. Bye-bye [66] Пока-пока ( англ .). , скатертью дорога, дорогие мои.

Две большие слезы покатились по ее щекам, и она смахнула их тыльной стороной ладони.

— Он выкинул нас из своей жизни, Сира. Отказался от нас. Он отправил меня в Англию только для того, чтобы избавиться.

В комнате повисло грустное молчание, пока Розалинда, собравшись с силами, не продолжила свой рассказ.

— В дороге у Джонни начались приступы лихорадки — у него оказалась тяжелая форма малярии; потом ему пришлось целых два месяца пролежать в больнице. В Англии я поселилась со своими родителями: раньше они долго жили в Индии, но за год до того вернулись на родину. Первые несколько месяцев прошли довольно спокойно — перемена климата, казалось, благотворно на меня повлияла — но потом мое состояние снова ухудшилось: медицинское обследование показало, что кишечник сузился и может развиться кишечная непроходимость. Хирургическое вмешательство сочли нецелесообразным, и врачи заявили, что только полный покой обеспечит мне хотя бы небольшое улучшение. Предполагалось, что таким образом удастся остановить распространение бактерий внутри моего тела. И знаешь, в чем состоял первый этап этого лечения покоем?

Конечно, я не знала и не могла даже предположить.

— Я провела шесть месяцев, привязанная к доске кожаными ремнями на уровне плеч и бедер. Целых шесть месяцев без движения — и днем, и ночью.

— И были улучшения?

— Just a bit. Совсем немного. Тогда врачи настоятельно посоветовали мне отправиться в швейцарский Лейзин, в санаторий для туберкулезных больных. Как Ганс Касторп в «Волшебной горе» Томаса Манна.

Я поняла, что речь шла о какой-то книге, и, предвосхищая вопрос Розалинды: читала ли ее, — поспешила спросить:

— А что Питер?

— Он оплачивал счета из больницы и посылал мне тридцать фунтов стерлингов в качестве ежемесячного содержания. И не больше. Ровным счетом ничего. Ни письма, ни телеграммы, ни посылки через знакомых и, конечно же, ни малейших попыток навестить нас. Ничего, Сира, ничего. Все это время я не имела от него никаких известий. Вплоть до вчерашнего дня.

— А что было с Джонни, пока ты лечилась?

— Он все время был со мной в санатории. Родители хотели оставить его у себя, но я не согласилась. Наняла няню-немку, чтобы она развлекала его и водила гулять, но ел и спал он всегда в моей комнате. Наверное, для такого маленького ребенка это не слишком веселый опыт, но я ни за что не согласилась бы расстаться с сыном. Он уже потерял в некотором смысле своего отца, и было бы слишком жестоко лишить его возможности жить с матерью.

— Ну и как — лечение тебе помогло?

Из груди Розалинды вырвался короткий смешок.

— Мне советовали провести в санатории восемь лет, но я вынесла там лишь восемь месяцев. И попросила, чтобы меня выписали. Мне говорили, что я поступаю безрассудно и меня это убьет; пришлось подписать тысячу бумаг, которыми санаторий снимал с себя всю ответственность. В конце концов я отправилась домой, в Париже меня встретила мама, чтобы ехать вместе. И тогда, во время этой поездки, я приняла два решения. Первое — никогда больше не говорить о своей болезни. За последние годы я действительно рассказала об этом только Хуану Луису и тебе. Туберкулез разрушает мое тело, но я не позволю ему делать то же самое с душой, поэтому заставила себя не думать о болезни и не считать себя больной.

— А второе решение?

— Начать новую жизнь — так, словно я совершенно здорова. Где-нибудь подальше от Англии, от родных, друзей и знакомых, которые знали об истории с Питером и моей тяжелой болезни. Мне хотелось освободиться от своего прошлого и зажить новой жизнью, вместе с сыном.

— И тогда ты отправилась в Португалию…

— Врачи посоветовали мне поселиться где-нибудь в теплых краях: на юге Франции, Испании, Португалии, на севере Марокко, — там, где нет ни тропической индийской жары, ни унылого английского климата. Мне назначили специальную диету, порекомендовали есть рыбу и воздерживаться от мяса, побольше бывать на солнце, избегать физических усилий и душевных волнений. От кого-то я услышала тогда об Эшториле, и это место показалось мне вполне подходящим — почему бы и нет? Так я и оказалась там.

Все на тот момент известное мне о Розалинде стало складываться в отчетливую картину, словно мозаика, фрагменты которой в конце концов встали на свои места и обрели смысл. И тогда я окончательно поняла, что жизненный путь Розалинды вовсе не усеян лепестками роз: ей слишком много пришлось пережить, и она заслужила, чтобы судьба была к ней более благосклонна.

На следующий день мы с Маркусом Логаном отправились навестить Розалинду. Он зашел за мной домой, как и в день приема, и мы снова вместе пошли по улицам. Однако что-то между нами изменилось. Наше бегство с приема в Верховном комиссариате и спокойная прогулка по темному ночному городу помогли мне избавиться от одолевавших меня сомнений. Может быть, он заслуживал доверия, может быть — нет; возможно, мне никогда не суждено узнать, какой он на самом деле. Так или иначе, все это уже перестало меня волновать. Я знала: благодаря ему я снова смогу встретиться с мамой; он внимателен и любезен со мной, и ему нравится в Тетуане. Этого было для меня более чем достаточно, и я не хотела знать о нем ничего больше.