Анна Немзер - Раунд. Оптический роман

– В каком году?

– Ну вы же знаете.

– В интервью это должно прозвучать вслух.

– В 84-м году. Тут я, должен признаться, голову потерял. Сам не ждал от себя. Она у нас в больницу загремела прямо из роддома, и месяц мы ее ждали. Обошлось тогда, а я стал как сам не свой. Все болезни ей – так, пару дней с температурой поваляться, а у меня – чуть не инфаркт. Супруга мне говорила, что таких сумасшедших отцов не видала никогда. И вот послал бог непростую девку, всегда она была такая непростая; не капризная, как раз капризов не было, а вот упрямая – не пробьешь, не договоришься. Но очень способная. В детстве так не очень, а вот со средней школы – да. Увлечение физикой. Она огромные успехи делала. Я так гордился. Контакт у нас с ней был сложный, это не то слово. Она не хамила, из дома не удирала, но контакта не выходило. Мы старались быть строгими родителями. Но тут как будешь строгий, когда она от тебя закрывается? Не физически, не в комнате, в смысле. Ментально. Я сразу за сердце хватаюсь. И ничего мне не надо, никаких условий, лишь бы только она назад пришла. С супругой у нас отношения тогда стали портиться. Она считала, что я очень размяк. Так и было на самом деле. Сашка сама перевелась в школу, сильную по физике. Это девяностые были, там не разбери-поймешь чего. Девочка сама забрала документы из школы и принесла в другую. Это как вообще возможно такое? Жена очень кричала, а я уж боялся слово сказать. Поработила она меня полностью.

– Чем вы при этом занимались в девяностые?

– Приходилось как-то выживать. Сначала бизнес был, но такой, некрупный.

– Расскажите, пожалуйста, поподробнее.

– Там вообще ничего интересного. Какие-то закупки… перепродажа… сигареты-жвачки, такого порядка.

– Ваша политическая деятельность прервалась полностью?

– На некоторое время – да.

– Когда она возобновилась?

– Я не знаю, можно ли это назвать политической деятельностью. Скорее, правозащитной.

– А именно?

– В начале девяностых годов начались серьезные проблемы с Чечней. Вы же знаете, что потом были войны, кампании, как их тогда называли. В районе 93-го года мне позвонил Тимур.

– Дагаев?

– Да. Он, в отличие от меня, ни в какой бизнес не уходил, а стал народным депутатом. Потом занимал какие-то невысокие посты… Ну это он уж вам сам расскажет. Вы же его тоже будете снимать? Позвонил Тимур, говорит: «Тут есть работа, это наш регион, мы с тобой его хорошо знаем». Я говорю: «Какая там может быть работа, там один разбой сплошной». Тимур мне пояснил, что в регионе происходит настоящий геноцид русских, что дудаевцы просто их убивают, что у них лозунги «Русских – в Рязань, ингушей – в Назрань». Я, значит, поинтересовался, при чем тут я. И он предложил мне работу в небольшом таком комитете при правительстве, секретный комитет, подразделение группы, занимавшейся регионами. Мы стали ездить в Чечню и вывозить оттуда русских. Дело было хорошее. Я согласился.

– Бизнес вы оставили?

– Нет.

– Вы брали за вывоз людей деньги?

– Да.

– Я знаю, что подобной деятельностью занимались правозащитники. Они знали о вас?

– О нас они знали, формально мы даже сотрудничали. О деньгах они, конечно, не знали.

– Сколько вы брали?

– По-божески. Я вам точные цены сейчас не назову, столько раз все поменялось. С бедных мы много никогда не брали. А вывозили многих.

– Были ли случаи, когда вы узнавали о преследованиях, но отказывались оказывать услуги из-за того, что вам не могли заплатить?

– Были. Но мы понимали, что их вывезут и без нас.

– Какой смысл был тогда в вашем бизнесе? Если были люди, готовые осуществлять те же действия бесплатно?

– Мы работали быстрее и эффективнее. У Тимура были свои связи.

– Скажите, пожалуйста, вы реально видели, как вы это называете, геноцид? Вы наблюдали это своими глазами?

– Мне было не до того, чтобы разбираться. У меня был набор услуг, я был готов их предоставить тем, кто в них нуждался.

– Что в этот момент происходило в Москве?

– В Москве… Вы про бизнес или про семью? Сашка совсем взбесилась. Такой тяжелый переходный возраст, такой ранний. Брилась налысо; я понимаю, когда в шестнадцать лет такое творят, – а ей что? Десять-одиннадцать? Ну да. Жена прямо на стенку лезла. Я совсем не мог справиться. А вот она если ласково поговорит вдруг, если согласится рядом посидеть, так я уже на седьмом небе. Училась блестяще, да, но характер…

– Ваша дочь знала о вашей деятельности?

– Очень долго нет. Я очень долго не считал нужным посвящать семью в свои рабочие дела. Это совершенно их не касалось. Я вот сейчас думаю, что, наверное, отчасти был неправ: если бы Сашка знала, у нас были бы какие-то разговоры… Пусть непростые, но были бы. А так мы с ней как-то с ходу оказались на разных планетах. Она меня перестала звать папой. Отец и отец. Ну какая разница вроде бы? А мне каждый раз прямо как затрещина. Прямо больно было. Она нежная, но прямо больно.

– Как развивалась ваша рабочая деятельность?

– Так и развивалась, как я вам рассказал. Конечно, самые острые моменты были во время кампаний. Но и между ними было чем заняться.

– Вы работали в правительстве?

– В секретном комитете, он продолжал существовать много лет. Формально – да, подразделение Правительства Российской Федерации.

– Ваша коммерческая деятельность не становилась известной?

– Нет. Никогда. Эта часть касалась только нас с Тимуром. Еще пара человек знали. Но это были верные люди. Нас было пятеро всего.

– С этой командой вы и продолжали работать потом?

– Да. Но там был долгий перерыв, как вы понимаете.

– Как завершились эти ваши…

– Спасательные рейды, мы их называли.

– Вы считали, что вы приносите благо?

– Безусловно.

– Как они завершились?

– Ну как… Стабильность наступила. Регион стабилизировался. Безобразия прекратились. Там вон дело было, Грозный признали самым безопасным городом России – не шуточки. А вы бы видели этот Грозный году в 99-м.

– Вы продолжали работать в…

– Рабочая группа при Президенте Российской Федерации по вопросам восстановления объектов культурного наследия религиозного назначения, иных культовых зданий и сооружений. Вот так вот. Является коллегиальным органом, образованным в целях оказания государственной поддержки развитию духовной культуры и сохранению объектов культурного наследия религиозного назначения. Вот так стало называться мое место работы. С некоторого момента.

– А бизнес?

– Бизнес передал хорошим партнерам. На хороших, так скажем, условиях. Под приличные проценты.

– Почему чиновническая деятельность была вам ближе, чем бизнес?

– Какой ответ вас больше устроит? Могу сказать так: я хотел быть полезным в каком-то большем масштабе. Я человек амбиций. Люблю свою страну. Видел, что с ней происходит, хотел быть частью творимой истории. Могу вам ответить, что бизнес – скукота; ну, тот, которым я занимался. Могу добавить, что кормушка была получше, – тоже будет правда. Могу сказать, что с семьей у меня был такой разлад, что дома лучше было не появляться. А бизнес мой шел так спокойно, что на работе лишнего не посидишь, просто делать нечего. Все замы уже всё сделали. Катись себе на Мальдивы… Сашка не поедет, конечно… Сашка моя… мы не конфликтовали, ничего такого. Это с женой у них было сложно. Но не понимал я своего ребенка, не понимал никак. Вот по физике она была всегда хорошо. Все олимпиады ее. Радоваться бы – так нет, она чуть не с девятого класса стала говорить, что в России жить не намерена, что надо уезжать при первой возможности. Делать там карьеру и никогда больше не возвращаться. Что тебе не сидится-то? Плохих времен не застала, вот в чем дело. Не знала, с чем сравнивать. Ну и я постарался себе на беду. Никогда моя семья не знала ни голода, ни проблем. Вот и создал девчонке тепличные условия. А как я начинал ей про это говорить, так вообще труба и пиши пропало. Она даже спорить со мной не начинала. Ласково так говорила: отец, мы не договоримся. И – в свою комнату. И никаких разговоров. И я вот все думал: появится у нее мальчик, как я это перенесу? А с другой стороны, может, она и ко мне подобрее станет. А с третьей стороны, это кто-то ее у меня уведет, а она и так от меня всю жизнь уходит. И так меня это все терзало, что проще было пропадать на работе навсегда. Что вы думаете? Поступила на питерский физфак – почему Питер, а не Москва? Какие-то у нее были свои соображения. Оттуда перевелась в Эколь Политекник в Париж, оттуда в MIT, перепоступала заново, там программа была сильно другая. Потом Гарвард.