Доминик Татарка - Республика попов

Малобицкий, глава города и глава разветвленной семьи, был, вне всякого сомнения, великим человеком своей эпохи, но величие его как-то не умещалось в рамках малого народа, провинциального городка с двадцатью тысячами душ населения. Во времена Австро-Венгрии он изучал богословие в Эстергоме, однако ступил на светскую стезю, ибо на ниве адвокатуры открывались более широкие возможности. Во времена Первой республики он выступал на суде защитником известного мадьярона [14] Мадьяронами до 1918 года презрительно называли словаков, которые активно сотрудничали с венгерскими властями, проводившими ассимиляторскую политику в бесправной Словакии. Тут речь идет о Войтехе Туке, который в 20-е годы был одним из руководителей заговора, имевшего целью отторгнуть Словакию от Чехословацкой республики и присоединить ее к хортистской Венгрии. , осужденного за измену этой республике. Малобицкого этот политический процесс обогатил и прославил. Он даже не подозревал, что именно тогда взошла его звезда. События 1939 года превратили изменника в страдальца за святое дело словацкой нации и премьер-министра, а его защитника на суде — в депутата сейма и городского комиссара. Малобицкий записал крупное поместье на имя своего пятнадцатилетнего сына. Он, этот историк, любитель и коллекционер предметов церковного искусства, не занимался аризацией еврейского имущества. Дух времени он воспринял, как и подобает ученому. Он прочитал специальную лекцию, в которой доказывал, что основателями его родного города были силинги, германское племя, и издал об этом научный труд. Коллекционер старинных церковных украшений, он собрал много художественных ценностей, и дом свой на площади устроил наподобие храма со множеством краденых алтарей и святых картин в нишах. В его доме, в знак преклонения перед произведениями искусства, всегда горела негасимая лампада. Он навечно останется в памяти грядущих поколений как создатель основ закона против евреев. Здесь следует отметить, что только его юридический гений справился с задачей преобразить германский расизм в словацкий и христианский. В Словакии еврей считался евреем по крови и по вероисповеданию. Если он принимал крещение и был достаточно богат, его могли признать христианином и словаком. Не всякому под силу выдумать такой закон: бесчеловечный — он выглядит человечным, а главное — допускает исключения. Исключения же — для христианских адвокатов множество хорошо оплачиваемых дел.

Так и пред самым строгим судьей, совестью, городской комиссар остался чист, как человек порядочный и высокообразованный, украшение родного города. Только был он из числа тех великих людей, которых взращивают государственные перевороты.

Малому народу у подножия Татр, вопреки союзничеству и честному слову фюрера, победы его покровителя внушали страх. Следовало решить — пребывать ли по-прежнему голубиным народом или лучше стать народом воинственным. Останешься голубем — найдется ястреб, чтоб закогтить. Стать бы воином, да не за что больше воевать, в особенности после того, как завоевал три оравские деревни. Этот малый народ мысли не допускал, что тонет, хотя машинально производил движение, каким утопающий хватается за соломинку. Правительственный деятель и комиссар города Малобицкий сделал со своей стороны, что мог. Он велел вызолотить фигуру девы Марии на площади, а цоколь расписать пестрыми красками. Развевающиеся одежды Марии, которая все возносилась к небесам в клубах пыли на тесной площади, засияли золотом. Это было начало. Затем Малобицкий распорядился окрасить фасады домов в серо-голубые тона. При всей своей занятости политическими и адвокатскими делами он вымостил площадь словацким мрамором-травертином. Еще устроил бассейн у ног непорочной девы, а за ее спиной и по бокам посадил тонкие березы. Это было художественное совершенство. Оно нравилось горожанам. Образованные поняли, что во главе города стоит человек культурный, им близкий и достаточно глубокий. Тихая, замкнутая со всех сторон площадь, прогретая солнцем, как парник, являла зримый образ покойного гнездышка, воплощала тайную мечту обывателей жить мирно и ни о чем не заботиться. Только спустя некоторое время комиссар осмелился незаметным образом высечь на цоколе статуи свое имя. Волею провидения случилось так, что ему встретился архитектор-еврей, бежавший из Вены и укрывшийся в Словакии. Оказалось, этот еврей-архитектор с удивительной тонкостью понял словацкую, католическую душу комиссара. Правительственный деятель сделался его покровителем. С его-то помощью и начал комиссар перестраивать родной город, увековечивая свое имя на монументальных постройках. На склоне под фарским костелом он снес еврейские лавки. Костел выкрасил в желтый цвет, по склону разбил террасы с цветочными клумбами, и все это место обнес, как показал на песке мастер Мотулько, красивой балюстрадой. Балюстрада, правда, отражала благочестивый дух, однако вышла недостаточно величественной. И Малобицкий, как некий гигант, разрушил то, что сам же построил. Фарскому костелу предстояло сделаться словацким Акрополем по образцу фарского костела в Ружомбероке, где навечно упокоилось набальзамированное тело бессмертного вождя народа. Услужливый архитектор с глубоким пониманием подчинялся любому капризу великого комиссара. Рабочие беспрестанно перекапывали склон под костелом, пока комиссар распалялся мечтами о собственном величии…

Американец смотрел на ужимки Мотулько, а думал свое. Думал, что Маргита живет только милостью божией. А его ученый племянник — разве что чуть лучше. Правда, в гимназии он обучает больших ребят, а платят ему тысячу крон, и питается он в столовой, как продавщицы магазина Бати и служащие на почте, живет кукушонком в чужом углу и стыдится родного дяди. Только девушка, что дружит с ним, сдается, славная девушка… И вот, когда Мотулько пристал с вопросом, как же тут не разорваться от злости, старший Менкина проговорил с серьезным видом:

— У нас тут, мне кажется, все люди только из милости и живут.

— Это ты верно говоришь — из милости. Меня ведь ты в виду имел, а? — подавился смехом Мотулько.

— Я хотел сказать — живут из ничего, одной только божией милостью, — пояснил американец. — А вот в Америке не так. Там живут долларами.

Мотулько подумал.

— Ты прав, — и опять затрясся от смеха. — Ох, и здорово ты сказал. Правильно, так и есть!

Он обожал такие разговоры.

— И что ж, ты вообразил, что можешь жить тут долларами, поскольку ты американец? То-то и оно! В своем доме ты жилец, да еще за дворника работаешь у почтаря в гардистском мундире. А когда тебе предлагают собственное дело, ты твердишь: что, мол, скажет мой ученый племяш. Решительного слова от тебя не добьешься! А как бы нам хорошо было, жили бы мы, как старые знакомые да соседи…