Владимир Прудков - Дoрoгoй дaльнeю

«Тьфу ты, напасть!» — придя в себя, Иван виноватым взглядом отыскал жену. Один раз он уже изменил ей наяву, на свадьбе у племянника. По пьяной лавочке позарился на одну развеселую вдовушку. Галина тогда устала и ушла раньше. Он воспользовался этим и всю ночь казаковал. А сейчас уже и в дреме сподобился…

Галина гладила бельё и, разумеется, ничего не заподозрила. «Рабыня Изаура, — ласково подумал он и попрекнул себя. — Все при деле, а я тут…» Даже совестно стало. Отложил дочкину тетрадь, поднялся с дивана, накинул старую куртку и пошел в сарай. Тут Ванятка черпал подборной лопатой жижу и кидал в амбразуру. Что-то рано взрослым стал сын. Эдакий мужичок с ноготок.

— Дай-ка лопату, — потребовал Иван. — Иди, с ребятами побегай.

— Да ладно, управлюсь и пойду.

— А я на что?

— Отдыхай, батянька. Ты на уборочной уработался, похудел вон.

«Беспокоится обо мне», — с теплым чувством подумал Иван.

— Ты шибко обо мне не волнуйся, — с оптимизмом сказал. — Меня еще оглоблей не зашибешь.

И тут же вспомнил, что сам кой-кого зашиб. Без всякой оглобли. Кулаком… Вместе с сыном похозяйничали и вернулись в дом.

— Эй, Вани! — встретила их Галина. — Сейчас фильм начнется. Про Штирлица. Смотреть будете?

И вправду, в который уже раз стали показывать «Семнадцать мгновений весны». Приближался День чекистов или как там их сейчас называют. Но этот фильм не только для чекистов; он остается лучшим фильмом всех времен и народов. Даже Ванятка не отказался посмотреть. Удивительный фильм! Не зря же про Штирлица столько анекдотов. Вот один из самых последних, который Ходорков слышал от Пашки Тютюнника:

«Пшел нах!» — рявкнул группенфюрер Мюллер.

«Тс-с, будьте бдительны: говорите по-немецки» — переходя на шепот, предупредил его Штирлиц, он же полковник Тихонов.

— Все, что ли? — спросил Иван. — Ну и к чему ты это рассказал?

— Ну, и тупой ты, Ваня, — разъяснил Пашка. — К тому, что Мюллер тоже был наш человек.

Так, может, не анекдот вовсе? Может, нашлись новые данные, которые говорят за то, что и группенфюрер Мюллер работал на нас. Иначе, почему мы — такие дремучие, лапотные, завистливые — в той войне победили?..

А еще в короткий период безделья он ходил на собрание в школу. Вообще-то обычно ходила Галя, но в этот раз она сказала, что какой-то важный вопрос решать будут, а что она решит, коли он в семье решает. Вспомнив про старшую дочь с ее требованием выдать деньги на охрану, Иван подумал: «Неужели и в школе охрану будут нанимать?» Но речь зашла о другом. Директор школы, Стеблов Виталий Леонидович, представил собравшимся чиновника из райцентра, который выступил с докладом. Тот завел речь о новой напасти: наркомании. Молча выслушали, потом вновь поднялся директор:

— Вопросы будут?

— Леонидыч, и у нас уже наркоманы завелись? — спросили из зала.

— Да, уже были случаи употребления у лиц самого юного возраста, — обстоятельно ответил Стеблов. — И что прискорбнее всего в самой деструктивной форме: через уколы в вену. Достоверно вам сообщу: один школьник из пятого «А» выпрашивал у нашего фельдшера шприц. Даже сказал, что использованный сгодится. Я не буду сейчас озвучивать его фамилию, хоть она мне известна. Еще предстоит серьезный разговор с его родителями. Но сам по себе факт очень прискорбный. Он говорит о том, что эта зараза семимильными шагами проникает и к нам. А следом, естественно, шествуют СПИД, деградация, суициды…

Директор на любую тему мог говорить долго и обстоятельно. Слова извлекал неторопливо, точно перед этим тщательно их прожевывал.

Вдруг встал один мужик, пенсионер. Он недавно в деревню переехал, но почти все уже его знали. Пенсии ему не хватало, а сельским трудом заниматься не привык. Жалко, говорит, мне поросят кастрировать. Он ремонтировал телевизоры и цены, не как в городе, не заламывал.

— Озвучьте мою фамилию. Я не против. Это мой внук был. Я посылал за шприцем. Мне, собственно, только игла была нужна. Для выпайки БИМС.

— Чего такое? — не понял директор.

— Большой интегральной микросхемы. В вашем телевизоре сгорела. Который вы на ремонт мне давеча привезли.

Раздался смешок. Стеблов укоризненно посмотрел в зал.

— Ладно, с этим мы еще разберемся. Хотя, в любом случае, вам самим надо было сходить за шприцом. Я вижу, многие легкомысленно отнеслись к лекции и совсем не ошарашены цифрами, которые привел в своем докладе товарищ, извиняюсь, господин Туманов.

Затем Стеблов велел подойти всем к столу и персонально расписаться в журнале, что лекция прослушана и о вреде наркомании каждый осведомлен.

Иван тоже расписался, но подумал: «Ну, это меня не касается. Мой Ванятка-то, точно не наркоман. Почти все лето со мной в поле пробыл». Да и вообще Стеблов загнул, заглядывая вперед. Или уж чересчур в далеко заглянул. Никакого СПИДА у них в деревне нет. Никто еще не жаловался. На радикулит — жаловались, чахоткой один мужик недавно заболел, но СПИДом — нет. Насчет суицида — ну, был случай. Иван уже знает, что такое «суицид». Повесился Миша Косьянов, тоже в прошлом механизатор, а в последнее время — пьяница, бомж. Его с работы выгнали, жена из дома выгнала, дети перестали признавать. В последние три дня перед повешением его сильно трясло. Он обращался к фельдшеру (тому самому, который не дал пацану шприц), а тот сказал: «Иди похмелись». Если копнуть историю, в деревне и раньше изредка случалось, когда люди на себя руки накладывали. Почему же этот последний случай назвали не просто самоубийством, а иностранным словом «суицид»? Наверно, потому, что Миша Косьянов ушел из жизни не просто так, втихаря, совестясь за свой грех, а с вызовом. Он повесился на самой высокой березе (и как только сил хватило туда забраться) и при нем оказалась записка: «В моей смерти прошу винить всех». Подумаешь, напугал. Чихали все на него! Однако неудобство, конечно, доставил. Сутки висел на березе, пока через посредство районной милиции не прислали телескопическую вышку.

Иван подосадовал, что пришел сюда слушать директорскую жвачку. Но раз пришел, то ладно, надо воспользоваться. Стеблова он хорошо знал. Когда-то вместе учились в школе. После лекции все родители разошлись по классам с учителями, а Иван последовал за директором и вломился в его кабинет. «Леонидыч, я к тебе с персональным разговором», — без обиняков объявил и вкратце рассказал, что с ним случилось в городе.

— Леонидыч, ты человек всезнающий, юридически подкованный. Как это классифицировать?

— Ты хотел узнать, как твои действия квалифицировать? — Стеблов в раздумье пожевал губами. — Все, конечно, от тяжести нанесенных увечий зависит. Ну, и какие мотивы при сем присутствовали: смягчающие или, наоборот, отягчающие.