Владимир Прудков - В золотой долине

Ну, пусть сам работу ищет. Марья Сергеевна, припомнив обещание сына устроиться, нещадно подстегивала его. Однако в понедельник он никуда не пошел, сославшись, что день тяжелый, да и лично для него всегда неудачный. Ладно, так и быть, согласилась она, но пригрозила: если утром во вторник он не встанет спозаранку, то окатит его холодной водой из ведра.

— Договорились, — согласился он. — Готовь к утру ведро с водой и мой лучший костюм.

Во вторник, еще не было восьми, мать зашла в его комнатку и стащила одеяло. Хорошо, что холодной водой не облила.

— Ладно, встаю, — Мишка поднялся. — Ну и где мой лучший костюм?

Она принесла тщательно вычищенный, отутюженный костюм кофейного цвета. В том, что он у сына лучший, сомневаться не приходилось: костюм был единственным.

— И галстук давай.

— Какой из двух? — спросила мать.

— Ну, этот… в крапинку.

— Он ведь с дырочкой. Ты ж сам, паразит, сигаретой прожег.

— Ну, давай другой.

Второй был в крупный желтый горошек. Повязав галстук замысловатым узлом, Мишка выглянул в окно.

Ночью прошел дождь, и теперь даже в комнате стало сыро, прохладно. Он с сожалением припомнил, что по собственной дурости лишился новенькой куртки, и сверху надел плащ — раньше светло-бежевый, но теперь выцветший и посеревший. Когда-то, еще юношей, Мигуэль де Сааведра рассекал в нем по улицам родного города. Шикарный был плащ, с погончиками на плечах, с фирменными пуговицами, с иностранным лейблом на воротнике. Плащ купил за границей и преподнес в подарок брат Павел.

Собравшись, Мишка осмотрел себя в трюмо. Пуговицы плаща на груди не сходились. Пришлось оставить их расстегнутыми. Зато теперь за версту виден «лучший костюм» и галстук в горошек.

В прихожей его застал брат, зашедший проведать мать. Он был на восемнадцать лет старше Мишки. Виски у него уже поседели, но брови оставались густыми и темными, как у Леонида Ильича на портрете, висевшем на кухне. И вообще Петр Алексеевич выглядел так же степенно и важно, как бывший генсек, только на груди у брата сроду не висело ни одной медальки, не говоря уже об орденах… Когда-то вручали ему значки «Победитель соцсоревнования», но Петр их хранил в шкатулке.

— Куда с утра вырядился? — спросил он.

— Пойду на работу устраиваться.

— И кем, если не секрет?

— Не отказался бы от должности директора женской бани, — бодро и не задумываясь, ответил Мишка.

— Эх, — вздохнул Петр Алексеевич. — В прежние времена тебя сослали бы куда-нибудь подальше. За тунеядство. Я сам бы порекомендовал.

— И куда б ты меня законопатил?

— Да уж не в Сочи! Отправил бы в Якутию, — сурово определил Петр.

— Сгодится, — бодро откликнулся Мишка. — Я бы и там не пропал. Я же часто с бодуна, а на похмелье у меня глаза узкие, и по-ихнему, по-якутски, могу базарить.

— Неужели? — с удивлением спросил брат. — А ну-ка скажи что-нибудь.

— Моя есть ваша начальник, — выдал, коверкая язык и пальцами растянув глаза, Мишка. — Слушай моя команда: лопата на плечо — ать-два. На промывка золото — шагом арш!

— Дурак ты, — Петр остыл в своем любопытстве. — Клоуном бы тебе в цирк.

— Да работал я уже в цирке! Когда они к нам на гастроли приезжали. Только не клоуном, а главным подметальщиком манежа… Ну, я пошел.

— Удачи.

— Спасибки.

Мишка и сам верил, что удача будет сопутствовать ему. Кратчайшим путем вышел к центру города, к большой площади. С одной стороны расположился Дворец Культуры Угольщиков — это по старой памяти, хотя уголь в их городе уже не добывали. Можно было, конечно, заглянуть и во Дворец. Но там только бильярдная теперь функционировала. А в бильярдной — должность маркера, конечно, занята. Еще был кинозал; однако престижная должность киномеханика тоже занята. Хотя, какая ж она престижная. Это раньше, да. А теперь в кинотеатр ходят два калеки да три чумы. Ну, сохранилась при Дворце библиотека. Но там вообще нечего делать.

За монументальным зданием, которое начинали строить пленные японцы в одна тысяча лохматом году, начиналась зона отдыха — парк и стадион. Тут он раньше гонял в футбол, и не без успеха, входя одно время в юношескую сборную города. А прямо по курсу, в просторном сквере, высились три могучие фигуры — памятник красным партизанам, отличившимся в Гражданскую войну. За каменными исполинами начинался лесной массив. Поэтому ансамбль из партизан так и называли «Трое вышли из леса».

Сорокин подошел ближе и увидел, что у низкого постамента памятника, на корточках, сидит коротко стриженый парнишка восточного происхождения и подкрашивает постамент кистью, макая ее в ведерко с черным лаком.

— Здравствуй, Хо ши мин! — поприветствовал его Мишка.

— Моя не Хо ши мин, моя Пак Ин Чер, — с подобострастной улыбкой поправил маляр.

— А, ну спутал, извини. Что делаешь?

— Скоро праздник. Дали задание.

Мишка хотел спросить, какой праздник, но догадался сам. День Шахтера, который по привычке еще отмечали, прошел, и теперь приближался День города. Пятидесятый по счету. Наверно, скоро этот статус снимут, и опять будет рабочий поселок… Вообще-то нет, корейцы и китайцы спешат восполнить убыль населения.

— А от какой ты организации, Пак?

— От Коммунхоза, — тот продолжал приветливо улыбаться.

«Вот куда можно устроиться, — подумал Мишка. — Но только не маляром. Западло мне, сыну художника и самому без пяти минут художнику, маляром».

Здесь же, в сквере, слева от каменных партизан расположился стенд с портретами «Лучших людей города». Он давно не обновлялся за неимением средств в бюджете и сильно пообтерся. С левой шеренги на Мишку внимательно смотрел брат Петр — в шахтерской каске, с фонарем на лбу. И надпись внизу под портретом подтверждала, что это передовой шахтовый слесарь Петр Алексеевич Сорокин (мать после первого мужа фамилию не меняла, и все три брата оставались Сорокиными). А рядом изображения еще нескольких знакомых лиц. Ну, тут никак нельзя равнодушно пройти. Он вернулся к добросовестному корейцу (или китайцу).

— А ну-ка, Ким Чен Ир, дай на минутку кисть и ведро, — попросил и, не дожидаясь позволения, чуть ли не вырвал кисть из рук опешившего рабочего.

Первым делом подошел к портрету брата и, от старания высунув кончик языка, аккуратно написал под портретом: ЛАБУХ. Затем приблизился к портрету цивильно одетого мужчины с добродушным лицом. Под этим значилось: «Г. М. Платов — тренер детской спортивной школы». Мишка горестно посмотрел на него, пробормотал: «Эх, Гоша», — и, макая в ведро, стал обводить портрет черной рамкой. А на теле портрета сделал уточняющую надпись: СГОРЕЛ ОТ ВОДКИ.

Дальше его заинтересовал портрет лысого, благообразного мужчины с ласковыми глазами. Под ним надпись поясняла: директор музыкальной школы. И тут пришлось внести изменение: НАРКОДИЛЕР ФРОЛ.