Владимир Прудков - В золотой долине

— Рецидив, — вымолвил Сашка иностранное слово.

— Ведь я сама виновата, что он вырос таким разгильдяем, — повинилась Мария Сергеевна. — Сильно жалела из-за болезни.

— Нормальным вырос. Правильный пацан, — защитил друга Сашок и оценивающе оглядел разбросанные бумажки. — Деньги собрать?

— Собери, сынок. Жить-то на что-то надо. Я позже утюгом проглажу.

Сашок стал собирать и, когда это делал, глянул на Марию Сергеевну. Та сидела рядом с сыном. Так что у парня возникла мысль: а не сунуть ли в карман пару купюр покрупнее. Да легко! Тетя Маша по-прежнему не обращала на него внимания. Но это и остановило. Не мог он при таком, беспардонном доверии, стырить. «Лучше попрошу у Мишки потом взаймы», — подумал, складывая деньги в наволочку.

Мишка через часик проснулся спокойным, безмятежным, как будто забыл, о чем ему сообщили. И с того дня стал намного молчаливей, сдержаннее. Он все больше походил на брата Петра. Однажды Сашок явился в гости с подругами — со своей Светой и еще одной девчонкой, которая предназначалась для Мишки. Эта оказалась с хитрецой. Она подольстилась к Марии Сергеевне, во всем ее слушалась и исполняла. Как-то засиделась допоздна и, Мария Сергеевна, раньше не допускавшая, чтобы кто-нибудь «из этих» оставались на ночь, сама же разрешила:

— Да ладно, оставайся, Лизавета.

И она осталась у них навсегда. Через год родила девочку. Мишка с роддома, не уступая никому, нес дочь на руках. Насчет имени заранее не подумали, уже дома, на небольшом семейном совете стали прикидывать, как назвать, перебирали имена. И Сашок шепнул:

— Может, Изабелкой? Я так понимаю, это имя у тебя в фаворитах?

Мишка притих и задумался. Вообще-то в памяти у него навсегда сохранился образ той девочки в белой шубке, к которой впервые в жизни он испытал новое, непонятно тревожащее чувство…

— Нет, пущай будет Марией. Назовем, как бабушку.

Больше он никуда не ездил. Устроился на постоянную работу в городе и, опять же, благодаря стараниям матери. Однажды она подсунула ему визитную карточку.

— И кто ж это у нас Анатолий Витальевич? — спросил он, повертев картонку. — Не зря ведь я предполагал, что не всех твоих мужиков знаю.

— Молчи, дурень, — обиделась мать. — Это твой кровный брат. Когда я санитаркой в больнице работала, много своей крови ему передала. Ни от кого ему не подошла, даже от близких родственников. Только моя почему-то сгодилась. Врач сказал, что у меня очень ценная кровь — всем подходит.

Анатолий Витальевич оказался совладельцем нового крупного магазина. Он принял Мишку в личном кабинете. Степенный и объемный, как сейф, стоявший в углу.

— Кем же тебя взять, Сорокин? — задумался он. — Может, торговым агентом?

— Ни в коем случае, Анатоль, — Мишка с самого начала заговорил с ним запросто. — У меня аллергия на эту профессию.

— Может, охранником?

— Пустить козла в огород? — Мишка пожал плечами.

— Ну, тогда даже не знаю, — встал в тупик «кровник». — Сантехнику обслуживать сможешь?

— Запросто.

Прошло еще три года. Сантехник Сорокин обслуживал супермаркет и еще ряд торговых точек. Маша росла крепкой и здоровой девочкой. В свободное время отец частенько сидел с ней на крыльце. К июлю раскрылись бутоны золотых шаров. Они через перильца тянулись к крыльцу, и дочь подтягивала их к лицу, нюхала и сладко зажмуривалась.

Сверху улицы, с подножия сопки, послышались звуки торжественной и печальной мелодии. Это брат Петр со своей дружиной кого-то опять хоронил. А через полчаса и сам он появился во дворе дома. В руках нес валторну без футляра. Маша выпросила у «дедушки» поблескивающую медную трубу с витой улиткой и широким раструбом, поиграла с ней, нажимая на клавиши, даже пыталась дуть, но ничего не вышло.

— Нет, дедушка Петя, у меня воздухов не хватает. Ты сам поиграй, ладно?

Он послушно взял валторну.

— Ну, траурное меню на сегодня закончилось, — пробасил, протирая платком мундштук от Машкиных слюней. — Что-нибудь повеселее выдам.

И заиграл, повернув раструб к небу. Заслышав музыку, вышла на крыльцо Лиза, взяла на руки потянувшуюся к ней дочь. А Мария Сергеевна, не отрываясь от дел, выглянула из открытого кухонного окна и замерла, слушая старшего сына.

— Погоди, а что это было? — с удивлением спросил Мишка, когда брат, передыхая, опустил валторну.

— Вальс «Синие сопки». Наш композитор написал.

— Ай, стервец, Гера! — вскрикнул Мишка. — Закончил все-таки и не сообщил мне. Наверно, решил, что я в Италию умотал, за «Сампдорию» выступать. А я передумал. И на кой хрен мне Италия сдалась?.. Хороша страна Италия, а Россия лучше всех! — он припомнил, что в последний приезд сильно постаревший и сдавший Серафим Иванович склонял переезжать в Подмосковию, и добавил: — А в самоей России лучше всех наша золотая долина… Давай, Петро, на бис, а? А то ж мне ведь рецензию еще Герасиму писать. Надо как следует прочувствовать.

Петр Алексеевич отдышался, опять приложил трубу к губам и, взгромоздив густые брови на лоб, выдул волшебные звуки. Все слушали. Соседи повыглядывали из своих ячеек. И синие сопки вокруг тоже слушали вальс о себе, но не могли закружиться под эти звуки по причине полной неподвижности. Они только молча, столетиями, наблюдали за потугами людей…