Владимир Прудков - В золотой долине

…В центр каравая вдавили солонку. Мишка прошелся по комнате — в темных очках, в «лучшем» костюме. И еще один аксессуар по совету брата добавил: в нагрудный карман воткнул белый платок, свернутый треугольником.

— Ну, и как я выгляжу? — спросил вдруг охрипшим голосом.

— Вполне, — первым откликнулся Сашок. — Похож на Квентина Тарантино в «Криминальном чтиве».

— Вылитый, — Петр Алексеевич солидно кивнул в подтверждение, хотя и не помнил, а может, и вовсе не видел такого фильма и первый раз слышал о Тарантино.

Мария Сергеевна тоже оглядела сына.

— На бандюгана похож, — сказала, взволновавшись.

— Ну что ж, — подытожил Мишка, — мнения присутствующих совпали.

И пошли они втроем к соседям, сватать девушку в зеленой футболке, с которой он не общался с того памятного дня, когда прогулял на работу.

— Я купец, у вас товар, — прямо с порога, солидным баском объявил Петр, пытаясь следовать наставлениям матери. — Ваша девица нам очень даже в нашем хозяйстве сгодица. А наш молодец-удалец назвался груздем и хочет залезть в кузов.

«Молодец-удалец», подтверждая его слова, улыбнулся по-голливудски и раскланялся.

— В какой еще кузов? — сурово спросил хозяин — кряжистый, густоволосый старик.

Выглянула из комнаты ничего не понимающая девушка, бледная и черноволосая, с восточным разрезом глаз. Мария Сергеевна, называя ее Ариной упростила имя, как и сыну.

— Момент, — объявил жених и назвал девушку правильно: — Мне надо с Кариной кое о чем пошептаться.

Они скрылись в ее комнате. Остальные гости, Петр и Сашок, вместе с хозяином, сели за стол. Дед Сизов отдал распоряжение жене. Старушка хлопотливо забегала, выставляя на стол рюмки, вилки, тарелки и фирменный хозяйский закусон: квашеную капусту и копченое сало. Сизов был один из всех в предместье, кто упорно продолжал держать всякую живность в ветхом, дощатом сарае против дома.

Петр Алексеевич открыл бутылку и разлил по рюмкам. Хозяин вытащил из хлебницы буханку, а принесенный гостями каравай велел отставить в сторону. Старик тоже знал традиции.

— Как дочь решит, — объявил голосом, не допускающим возражений, и стал кромсать хлеб штык-ножом, с которым смело можно идти в рукопашную на врага или даже на медведя.

Свою внучку старики устойчиво называли дочерью. На самом-то деле ее мама давным-давно, в шестнадцать лет, покинула отчий дом, а потом привезла им в подарок трехлетнюю дочь, а сама опять умотала. Правда, и «Арина» звала стариков только папой и мамой; это была их общая семейная тайна, про которую все соседи, однако, знали.

Выпили и закусили, дипломатично поздравив хозяина с праздником. А Мишка, в девичьей комнате, вел трудные переговоры. Он ни разу еще здесь не бывал. К Сизовым и раньше заходил, но дальше общей комнаты, которая одновременно являлась кухней, не внедрялся. И ему было очень любопытно, как тут и что, и чем пахнет. Но любопытство укротил. Он смотрел на Карину через темные очки и пытался говорить складно.

— Ты, наверно, догадываешься, что я к тебе не равнодушен. С десяти… нет, с девяти лет. На меня нападал ступор, когда на улицу выходила ты. Пацаны приметили и написали на сарае, где твой дедушка держит свиней: «Мишка — Аришка»… ну и так далее с разными вариантами. Сначала я стирал эти надписи. Потом мне надоело, и я доказал пацанам, что это не так. Набравшись храбрости, при всех обозвал тебя «дурой». Ты обиделась, а я приобрел репутацию хулигана. И еще раз пять повторял эти трюки… ну, с концентрацией храбрости.

— Неужели шесть раз обзывал меня дурой? — спросила она, глядя на него темными, усталыми глазами.

— Не люблю повторяться, — неохотно пояснил он. — Просто вошел во вкус и продолжал выступать в том же духе во всех случаях.

— Я тому свидетель, — она слегка улыбнулась. — Ты ягненком проблеял в хоре. Ты взял директора школы за ухо, когда он на линейке ухватил твое. И директор отпустил первым.

— Да, наш Иван Васильевич не терпел физической боли, — подтвердил Мишка.

— Кстати, а за что он тебя так? — спросила она. — Я что-то не помню.

— Я тоже подзабыл.

Пришлось соврать. Он отлично все помнил. Директор невзлюбил его из-за рисунка, который Мишка сделал на последней странице тетрадки. А тетрадь вскоре попала на проверку, и рисунок стал известен всем. Под ним стояла надпись, не оставлявшая сомнения, кто изображен: «Иван Грозный инструктирует свою секретаршу».

— Потом почувствовал, что мне больше не надо напрягать себя. Не буду скрывать — да и ты наверняка знаешь, что я на два года попал в колонию для малолетних. Ну, правда, нет худа без добра. Я там специальность приобрел.

— Значит, всему я была причиной. И сейчас ты пришел за компенсацией?

— Ты слепила меня, сама того не ведая. А я застрял в хулиганах и окончательно потерял тебя. Ты настойчивая, целеустремленная, учишься на юридическом и скоро сама судьей станешь. Вполне понимаю твое стремление выбраться из приватизированного барака, — он торжественно возвысил голос, — и по мраморным ступеням Дворца правосудия взойти в новую жизнь.

— Так уж и судьей, — она покачала головой. — А откуда ты знаешь, где я учусь?

— Заочное отделение, группа сто шесть. Однажды наша почтальонша, видать, по ошибке сунула твой пакет в мой ящик. Я хотел тебе помочь и сделать задание. Даже в городскую библиотеку записался. Но потом понял, что наскоком не возьмешь, и положил пакет в ваш ящик. И вот теперь, после долгих лет ожидания и терпения, я опять набрался смелости, а может, наглости…

— Ты еще раз хочешь обозвать меня «дурой»?

— Нет, хочу с запозданием высказать первое впечатление…

— Не надо! Много лет миновало.

— Да, пятнадцать лет псу под хвост. Мне тогда не хватило смелости. Наверно, потому, что прилежным мальчиком был, маму слушался. Но теперь что молчать… Ты хоть допускаешь-то, что и хулиган может влюбиться?

— Михаил…

— Мигуэль, — поправил он.

— Пусть будет Мигуэль, — она не удивилась, тоже знала его паспортное имя. — Зачем тебе все это? Ты и так не скучно живешь. И в женском обществе недостатка не испытываешь.

— Так-то оно так, — вздохнул он. — Но меня все чаще преследует невезуха. Неожиданные препятствия на голом месте возникают. Вот я и подумал: а вдруг все из-за того, что ты есть.

— Опять я виновата, — с грустью сказала она. — Можно подумать, ты за открепительным талоном пришел.

— Да уж какой там талон. Я, вот, в кругосветное плаванье хотел податься. Валялся на верхней полке плацкартного вагона, и всего про двух человек вспоминал. Про мамку свою, которая меня невзначай родила, и про девушку в зеленой футболке. Вот что, Карина. Скажи «да», и я стану другим человеком, удобным для тебя. Самому мне перемениться решимости не хватает.