Патриция Хайсмит - Чудо. Встреча в поезде

— У твоего Гая славное лицо.

— О, он славный, он такой славный! Просто позор, что он вляпался в такую историю. Он мне рассказывал в поезде, что не видел своей жены года два. Да Гай такой же убийца, как я! — Бруно улыбнулся нечаянной шутке и добавил для отвода глаз:

— Его жена все равно была мочалка…

— Дорогой, — мать притянула его к себе за расшитые тесьмою лацканы. — Ты не мог бы следить за своей речью — хотя бы некоторое время? Я знаю, бабушка иногда приходит в ужас.

— Откуда бабушке знать, что такое мочалка, — грубо отрезал Бруно.

Элси вскрикнула, откинув голову.

— Ма, ты слишком много загораешь. Не люблю, когда у тебя такое темное лицо.

— А я не люблю, когда ты такой бледный.

Бруно насупился. Лоб у матери был точь-в-точь, как кожа ремня, и это больно ранило. Он внезапно поцеловал ее в щеку.

— Обещай мне, что сегодня полчасика посидишь на солнце. Люди за тысячу миль едут в Калифорнию, а тебя из дому не выгонишь!

Бруно поджал губы.

— Ма, тебе совсем не интересно слушать про моего друга!

— Мне интересно слушать про твоего друга. Но ты мне ничего не рассказываешь.

Бруно застенчиво улыбнулся. Нет, он как раз все хорошо продумал. Сегодня он в первый раз разложил вырезки на виду, потому что уверился, что ни ему, ни Гаю ничего не грозит. Да говори он о Гае хоть четверть часа без остановки, мать все равно скорее всего забудет. А может, даже и нужно, чтобы она забыла.

— Ты все прочла? — он кивнул на постель.

— Нет, не все. Сколько стаканчиков сегодня утром?

— Один.

— Нюхом чую, два.

— Ладно, мам, два.

— Дорогой, ты бы не мог поменьше пить по утрам? Пить по утрам — это конец. Видала я алкоголиков…

— «Алкоголик» звучит паршиво, — Бруно снова заходил кругами. — Я, когда выпью, чувствую себя лучше, ма. Ты же сама говоришь, что я тогда бодрее и ем с аппетитом. Шотландское виски — чистый напиток. Есть такие, кому оно не вредит.

— Ты вчера ночью перепил, и бабушка знает. Ты, милый, не думай, будто она не замечает ничего.

— Прошлую ночь мне не поминай. — Бруно ухмыльнулся и помахал рукой.

— Сэмми придет сегодня утром. Может, ты оденешься, спустишься и посчитаешь нам очки?

— У меня твой Сэмми в печенках сидит.

Она прошла к двери весело, словно ничего не слыхала.

— Обещай, что позагораешь сегодня.

Бруно кивнул, облизывая пересохшие губы. Он не улыбнулся в ответ, а смотрел серьезно, как она закрывает дверь, потому что внезапно накатила какая-то черная пелена — нужно спасаться от неведомой опасности, пока не сделалось слишком поздно. Нужно встретиться с Гаем, пока не поздно! Нужно, пока не поздно, избавиться от отца! Нужно столько сделать! А вовсе не торчать здесь, в бабушкином доме, обставленном, как и собственный их особняк, в стиле Людовика XV, — этот вечный Людовик XV! Но Бруно не знал, куда ему хочется. Ведь вдали от матери он чувствует себя несчастным, разве не так? Он нахмурился, закусив нижнюю губу, но в маленьких серых глазках не появилось никакого выражения. С чего это мать говорит, что не нужно пить по утрам? Пить по утрам как раз нужно больше, чем в другие часы дня. Он согнул плечи и принялся ими вращать. Почему он должен чувствовать себя не в своей тарелке? Вокруг на постели валялись вырезки. Шли недели, а эти идиоты из полиции так ничего о нем и не узнали — только отпечатки следов — но он давно уже выкинул те башмаки! Кутеж, который они с Уилсоном на прошлой неделе устроили в гостинице в Сан-Франциско, — ничто по сравнению с тем, что он закатит, если удастся заполучить Гая и отметить событие. Безупречное убийство! Многие смогли бы совершить безупречное убийство на острове, где сотни две народу толчется вокруг?

Он не похож на тех придурков, о которых пишут в газетах, — на тех, кто убил, «чтобы испытать новое ощущение», и не может ничегошеньки выдать репортерам, кроме блевотины. «Это было не так здорово, как я ожидал». Да если бы у него стали брать интервью, он бы сказал: «Это было потрясающе! Ничто на свете не сравнится с этим!» (Вы бы совершили это еще раз, мистер Бруно?) — «Да, возможно», — раздумчиво, осмотрительно, как исследователь Арктики, когда его спрашивают, поедет ли он снова на зимовку в предстоящем году, с привычной уклончивостью отвечает репортерам. («Не могли бы вы чуть подробнее описать ваши ощущения?») Он бы взял в руку микрофон, поднял взгляд и задумался, и целый мир, затаив дыхание, дожидался бы первого слова. Что же он ощущал? Видите ли это есть это, и ничто нельзя с этимсравнить. А она все равно была дрянь-баба, понимаете, что я хочу сказать? Это все равно, что давить маленького поганого крысенка, только она была девка и дело мое назвали убийством. Само тепло ее тела было отвратительным, и, помнится, он думал вначале, что еще до того, как пальцы отлепятся от горла, тепло перестанет поступать, и она сделается холодной и мерзкой, какой на самом деле всегда была. («Мерзкой, мистер Бруно?») Да, мерзкой. («Значит, по-вашему, труп мерзок?») Бруно нахмурился. Нет, на самом деле он не считает, что труп мерзок. Если жертва являла собой зло, как Мириам, всем должно быть только приятно видеть ее труп, разве не так? («Власть, мистер Бруно?») О, да, он ощутил невероятную власть. Вот, вот оно. Он отнял жизнь. Ведь никто не знает, что такое жизнь, все встают на защиту этого бесценнейшего достояния — а он взял и отнял. Той ночью грозила опасность, ныли руки, мучил страх, что жертва поднимет шум, но в тот момент, когда Бруно почувствовал, что жизнь оставила ее, все прочее отпало, остался лишь скрытый смысл деяния , тайна и чудо прекращения жизни. Говорят о тайне рождения и зачатия, но как это объяснимо! Две зародышевые клетки — и все дела! А кто объяснил тайну прекращения жизни? Почему жизнь прекращается, стоит лишь чуть посильнее сжать горло женщины? Что такое вообще жизнь… Что почувствовала Мириам, когда он разлепил пальцы? Где она была? Нет, он не верит в жизнь после смерти. Мириам прекратилась — в этом-то и состояло чудо. О, он нашел бы что сказать, если бы давал интервью! («Имел ли для вас значение пол жертвы?») Откуда взялся такой вопрос? Бруно поколебался мгновение, но очень скоро обрел прежнее хладнокровие. Ладно, валяйте: то, что жертва была женщиной, доставило особое удовольствие. Нет, не следует делать вывод, будто наслаждение было сексуального свойства. Нет, он не женоненавистник. Скорее, наоборот! Ненависть сродни любви, знаете ли. Кто это сказал? Он никогда ни одной минуты в это не верил. Нет, он заметит лишь одно: думается, он никогда не получил бы такого удовольствия, если бы убил мужчину. Разве что отца.

Телефон…

Бруно давно уже не отводил от него глаз. Всякий телефон намекал на Гая. До Гая можно дозвониться по двум междугородным линиям, но звонок может Гая расстроить. Гай, наверное, еще нервничает. Нужно подождать, пока Гай сам напишет. Ответ должен прийти со дня на день — Гай, видимо, получил его письмо в конце прошлой недели. Одного только не хватало Бруно для полного счастья: услышать голос Гая, убедиться в том, что он счастлив тоже. Узы, сочетающие Гая с ним, теперь прочнее братских. Много ли братьев любят друг друга так, как он Гая?