Патриция Хайсмит - Чудо. Встреча в поезде

— Тут очень красиво, — призналась я. — И твоя мама очень добра.

— Правда? — откликнулся он, думая о чем-то другом. — Все так говорят.

Он показал мне остальную часть территории — несколько гаражей для парка личных машин, постройки для слуг, служебные помещения, садовые беседки и наружные кухни, которые больше не использовались. Все дома были перестроены и оборудованы современными кухнями и кондиционерами.

Мы медленно возвращались по тихому саду, рука в руке. Али выглядел очень красиво и экзотически в своем белом тобе, который величественно колыхался в такт его шагам. Я почувствовала лень и сонливость в сухом жару пустыни и решила, что оставшуюся часть дня мы с Али будем заниматься любовью, как это было в начале нашего медового месяца. Но когда в его кабинете я сбросила свое черное одеяние и прижалась к Али, он покачал головой:

— Не искушай меня.

— А что мешает? — прошептала я, уткнувшись носом в его ухо.

— Никакого секса в дневные часы Рамадана. Это часть поста. А ночью у нас не будет возможности остаться наедине, потому что все встанут. Будет большой обед. Хорошо, что Рамадан заканчивается. — Он вздохнул, крепко обнял меня и отпустил. А что, если бы я настаивала, подумалось мне, было бы по-моему? Почти уверена, что да. Желание бросить вызов было велико, но я прогнала его. Лучше продемонстрировать уважение к местным обычаям.

Около шести вечера проснулись все остальные члены семьи. Я постаралась поблагодарить на своем примитивном арабском свекровь за ее щедрые подарки. Она принесла показать мне семейные фотоальбомы. Ей даже удалось заставить Али сесть с нами, чтобы он переводил ее объяснения. Али хватило только на пять минут. Когда я восхищалась как раз его фотографией, где он в возрасте пяти лет сидел на первом своем двухколесном велосипеде, Али резко встал и ушел под каким-то явно надуманным предлогом.

Мы продолжали разглядывать фотографии без него. Во всех тех семейных снимках было что-то странное, но только когда мы уже просмотрели и половину второго альбома, я наконец поняла, в чем дело. Ни на одной фотографии женщин не было — только дети и мужчины. Я подумала, какую печаль должны испытывать все эти женщины, которым запрещено сниматься вместе со своими мужьями и детьми; но если говорить обо мне, то меня это устраивало. Потому что в альбоме семьи аль-Шалаби не появятся все эти мои улыбающиеся фотоснимки, которые позднее будут порваны с горечью и яростью. Через год я исчезну, говорила я себе, и, если хватит ума и везения, они никогда не узнают, кто я такая и чем занималась.

С заходом солнца вернулся Али, и мы немного перекусили — рис с шафраном и тушеные овощи. Немного позднее Али взял меня на виллу своего дедушки, чтобы представить ему. Шейх Салман сидел в массивном кресле из голубоватого бархата в конце гостиной, обставленной наподобие наших. Когда мы медленно приближались к нему по устеленному коврами полу, я чувствовала себя вполне естественно, держась в пяти шагах от Али. Шейх напоминал библейского патриарха, со своей длинной белой бородой, похожей на тонкую хлопковую пряжу. Али поцеловал дедушку в обе щеки, и я последовала этому правилу. Мы обменялись соответствующими приветствиями и расспросили друг друга о здоровье с подобающей случаю торжественностью. Здоровье присутствующих оказалось, слава Аллаху, в порядке. Теперь уже и я преуспела в использовании этих выражений вежливости. Их легко запомнить, и они незаменимы — при каждой встрече арабы говорят друг другу одно и то же.

Мы с Али сели на небольшие диванчики по обе стороны от старика. С неумолимой неизбежностью принесли чаю, и мы его пили в молчании. Я заметила, что один глаз у шейха мутный от катаракты, но другой был острый и испытующий — им он меня и сверлил довольно напористо. Я подумала, почему это арабы все время пьют чай и почему он у них такой сладкий. Что, если у них есть какой-то тайный способ определять характер человека и его намерения по тому, как он пьет чай? Тревожная мысль. Но вряд ли бы это был надежный метод, иначе я бы никогда не проскочила того славного джентльмена из консульства Саудовской Аравии в Нью-Йорке. И все-таки я нервничала. Я не понимала, почему никто ничего не говорил. Однако оба, и Али и его дедушка, казалось не испытывали от этого ни малейшего дискомфорта. Видимо, это было то самое многозначительное «восточное» молчание, когда не требуется никаких слов, и сие не означает никакого социального конфликта. Естественно, что я подыгрывала. Я не болтала, не суетилась, не пыталась перехватить взгляд шейха. Тем, как я сидела и держала чашку, я старалась выразить смирение, скромность и пиетет. Я подумала, что едва ли арабы держат пальму первенства в области социальной мимикрии. В общем, это не такое уж трудное дело. Я обманула Али, я обманула дядю Хассана, и я обману и тебя, старче. Так же, как Колобок, вдруг подумала я. Только не забывай, как он кончил.

Прошло еще несколько минут многозначительного молчания, и затем шейх что-то мне сказал. Я его не поняла и вопросительно посмотрела на Али. Шейх тоже глядел на него. Али ничего не оставалось, как перевести, хотя он и пребывал в полном отдохновении.

— Дедушка надеется, что ты станешь мусульманкой, — не сразу сказал он, по равнодушному тону его голоса было ясно, что он не разделяет дедушкиных надежд.

Я насильно улыбнулась шейху, постаравшись скрыть гнев. Вот он, религиозный кликуша типа аятоллы, демагог, фанатик фундаментализма, один из тех, кто и отвечает за средневековый ужас, который до сих пор царит в стране. И он хочет, чтобы я стала мусульманкой! На это у меня не было приемлемого ответа. Момент был подходящий, но, увы, я не могла им воспользоваться. Однако получилось так, что ответа и не требовалось. Шейх милостиво улыбнулся и отпустил нас.

В два часа ночи вся семья собралась в доме шейха за праздничным столом. Это ежегодно отмечаемое событие, объяснил Али, знаменовало собой окончание Рамадана — что-то вроде мусульманского варианта рождественского обеда. Во время чая, предшествовавшего обеду, Али объяснил, кто есть кто. Здесь были два его дяди, Абдул Азиз и Мохаммед, которые вместе с женами и детьми занимали две другие виллы на участке. Здесь была их мать, третья жена шейха Салмана, которая приходилась Али двоюродной бабушкой и которую все звали Мама Сара. Дяди Хассана не было. Он жил с семьей в Джидде, городе на Красном море.

Я уже встречалась со всеми этими женщинами в предыдущую ночь, но по-прежнему оставалась самой последней новостью и была в центре внимания. Они задавали мне вопросы, и я старалась отвечать, практикуя свой новоприобретенный арабский.

— Ну и как она, Америка? — спрашивал кто-нибудь.

— Кибера, — отвечала я. Большая.