Исаак Милькин - На пути пилигримов, или как влипли мы в историю когда-то

— Ближе друг к другу наглее держаться надо, а то растащат. Потеряемся!

— А мы куда?..

— К Дому Правительства, наверное.

Раньше после приморского бульвара по берегу стоял досчатый старенький «Морвокзал», а дальше — свалка по неухоженному берегу. Горы отбросов привлекали чаек. Они кружились, хрипло переругивались из-за добычи. Если им крикнуть что-нибудь, к примеру, ну — «Акоп — дурак!», они послушно разражались хриплым хохотом. Позже началось там строительство чего-то грандиозного, оказалось типичный «долгострой». «Народ советский» это, не интересовало — своих забот хватало. Туда водили вечерами смелых девочек, днем забегали справить «малую нужду».

А в тот Великий, без кавычек, день, как и во многие другие дни, помнится, дул свирепый «норд», гудками изредка перекликались корабли на рейде. Была, или казалось, что была в этих гудках какая-то передотьездная тревога. Оно, конечно, да, «Усатый» был жесток, но все же ведь не всех он в лагеря загнал. Хлебные карточки он отменил после войны. Лопай «черняшку» сколько влезет. И даже появился белый хлеб потом. Те, кто помладше, так и отроду такого хлеба не видали! Ну, да, при нем тяжелый был порядок, но ведь порядок — был. А вот, что дальше будет неизвестно. И даже шпановские читатели Шпанова тоже поддались общему настроению толпы.

К тому же ведь не надо забывать, что это пусть для киевлян, и ашхабадцев он был лишь только ВОЖДЬ, который там, в кремле сидит на башнями с рубиновымим звездами, великий, недоступный, страшнее Бога. А в нашем городе еще вполне старики! что Еську Чёпура помнили отлично. И кое-кто из них вполне мог рассказать, как он однажды застал на явочной квартире, возле Кёмюр-мейдана, Вождя всея Руси и прилегавших территорий «пияным, как урус амбал»! И это ведь вполне возможно, ибо какой грузин чужд винопитию? Кстати, и место около базара не придумано. Рядом, примерно в двух кварталах печатали подпольно «ИСКРУ», из которой в пятом году и «возгорелось пламя» той самой, первой нашей революции, если попытку «декабристов» не считать.

А типографию подпольщики назвали почему-то — «Нина». Экскурсоводши + уголь. русский грузчик не могли на сей вопрос ответить внятно и говорили попросту: «Для конспирации». Зато в нашем дворе все пожилые кумушки вполне могли с этим справиться, указав пальцем на окно квартиры, где жили две дебелых старых девы. Одну из них Августой звали, а вот другая — «Нишка», то есть — Нина. На первый сэйдер она обычно посещала синагогу. Ни партбилет, ни звание «подпольщицы» ей не мешали в этом. Еще, зайдя «на чай» к соседям со второго этажа, она слегка понизив голос, она хвалила молодого Иоську, «как мужчину». А лопоухий внук этой соседки якобы в это время уже спал, однако же, насторожив свои «локаторы», все слышал.

Не удивительно ли, что вот такое лезет в голову, когда толпа властно несет куда-то, и не вырвешься!? И страшно, как ребенку в темноте!

— Акоп! Акоп!.. Рашид!

— Я здесь. Мы здесь. Греби поближе.

Дальше толпа доволокла нас, трех друзей, к ступеням уже вполне готовой к октябрьским да майским демонстрации, трибуны. А дальше-то никто не знал, что ж теперь можно, нужно делать, И если бы лишь только мы, толпа, народ, не знали этого!.. Но, видимо, и наши «пастыри» из местного ЦК в таком же положении находились. Уж им-то было, что терять из-за неправильной реакции в такое время ведь от них, от их состава, их отношения к нам, простому, низовому люду, зависит, что и сколько мы будем теперь есть да пить. А будут ли аресты по ночам? «Черные воронки» с решетками на окнах возле наших дворов, подъездов, а?!

И тут как раз под настроение взревел вдруг с моря судовой гудок! И этим заразил другие все суда на рейде. И хоровое их «У-у-у…» так по ушам и по душам ударило, что одна женщина от неожиданности вздрогнула попятилась, кому-то наступила на ногу, шарахнулась, упала, предъявив городу и миру на обозрение застиранное, ветхое исподнее сиреневого цвета. Ну, как же было тут не засмеяться молодым? Рашид всегда смеялся хорошо, так заразительно… Его-то и огрел клюкой по шее какой-то старый пролетарий. Второй и третий из друзей тоже успели свою долю получить, насилу вырвались. И — ноги, ноги, спасайте молодые головы дурные! Остановились только через два квартала, закурили. Приморский ветер гасил спички. Самый начитанный, в своем «архиве» покопавшись, отыскал:

Его не поддержали, перебили. Акоп расслабленной ладонью помотал, — кавказский жест.

— Э-э… Ты еще сам себя не кормишь. А ведь у них есть дети, внуки дома, ням-ням хотят они! Ну, как-то жили при Усатом. А вот, а что дальше будет — неизвестно.

— Скажи еще, что не было резни здесь, в городе при нем. Да?..

— А что, и правда, не было. А раньше сколько раз бывала?! Рашид, всегдашний миротворец, встал между ними, развел спорщиков.

— Ну, все, все! Как говорится, «нацию не трогай», э-э-э! Вы что!?

Сколько же утекло воды с тех пор в струях Куры, Араке а? «Доктор логических наук», Рашид ушел уже от нас, как говорится. Поехал на работу из своего Беляева, и по дороге вдруг — ИФАРКТ. А вот Акоп, он так и досиделся до резни в нашем родном, многонациональном городе. Это в конце восьмидесятых сотворилось там. Они с женой еле спаслись. Теперь частенько он звонит мне с Брайтон бич в Москву. Ему какие-то бесплатные талончики для этого дают. Шунтирование делали бесплатно. Вот что-то долго он не выходил на связь. Тревожно как-то… Хотя и не сентиментальный, вроде но вот же что-то полез в «архив» свой, нашел там нашу троицу, мальчиший наш «интернационал». Какие ж гладкие мы там, какие понятные! Неужто этот блондинчик лопоухий справа — я?