Анна Михальская - Профессор риторики

Я не смогу больше ничего написать. Буду ждать теперь, когда ты приедешь, мы встретимся в кафе и я отдам тебе эти свои непосланные письма.

Странно, но рука почему-то пишет «прощай».

Я прочитал эти письма, по крайней мере, трижды. Едва задремав, проснулся и перечитал все с начала до конца.

Вот оно как. Значит, у меня теперь ни отца, ни матери. Оба поглощены другими. И собой. Любовью… Боже мой, да что же это за жизнь такая! Предатели. Предатели оба. Обманщики. Мне – ни слова…

И она, главное – она… Кому теперь верить? Как жить?

Все в дымке, и рассвет пахнет гарью.

Что ж, придется начинать новое. Свое. Независимое бытие. Отдельное от всех. От прошлого. Вот и ты, одиночество. Встретились. Пришло наконец. Узнаю его – настоящее – впервые. Такое, что без дураков. Подлинное. Невыносимо. Невыносимо!

Я поднялся с дивана, почему-то погладил ковер, словно бы прощаясь, аккуратно положил записки профессора в ящик его письменного стола и вышел в коридор. Из моей комнаты, где ночевали Ритик с Вэй Юнем, не доносилось ни звука. Серое утро и, верно, раннее.

После душа я подошел к окну с чашкой кофе в руках и стал, как всегда, смотреть на реку. В дымной сизой мгле еле виднелись мосты и река под ними.

Не спрашивай, почему со мной это случилось, – спроси, зачем. Вот как меня учил когда-то профессор. В те невозвратные времена, когда я спрашивал его обо всем, «как любопытный скиф афинского софиста»… Так зачем? Зачем же?

Сейчас мне не ответить. Но скоро я узнаю и это. Чувствую, что скоро.

А сейчас я знаю одно. Любовь обрекла ее смерти. И от смерти спасла любовь. Нет, не другая – все та же. Любовь сгорает и воскресает, как птица Феникс. Вот почему так пахнет гарью. Вот что алеет в недрах земли, пылает в глубинах сердец, души человеческие сжигает в пепел. И воскрешает – сильными и радостными. Я не видел этого. Но я знаю: увижу. Увижу!

Мы летим уже целый час. Очень высоко, над каракулевыми полями белых облаков, пронзительные лучи. Это солнце. Настоящее. Только в самолете и понятно, что солнце – все-таки звезда.

Ритик впервые в небе и наблюдала взлет очень внимательно. Мы специально посадили ее у самого иллюминатора. Но она держит перед собой выключенный мобильник, выдвинув чуть вперед согнутую в локте руку, и не отрывает фиалковых глаз от экрана. Экран пуст. А глаза ее полны будущим.

Рядом с ней – Лика. Склонив чуть набок маленькую голову, изогнув длинную шею, она читает скандинавские мифы. Лучше бы Терентьева [37] почитала, хоть какая-то польза. Сомнительная, правда. Все равно ничего не запомнит. Различать ящериц, заспиртованных в узких стеклянных цилиндрах-банках, в Зоомузее и на биофаке удавалось ей с трудом. Посмотрим, как будет в поле. Сейчас Лика похожа на средневековую монахиню с молитвенником на коленях.

После трех больших кусков пиццы, наспех проглоченных в Домодедово, меня клонит в сон. Что ж. Впереди Казахстан. И семиреченские лягушкозубы – нежные древние саламандры с таинственными темнокарими глазами… Они скрываются от меня где-то там, под камнями прозрачных ручьев в горах Заилийского Алатау, среди зеленых лугов, влажных от холодных брызг и капель тумана.

И, летя в небе, вознес я молитву Покровителю казахской земли:

О, Золотой Человек в скифской шапке, со шкурой снежного барса на плечах, дай мне удачу! Позволь забрать у тебя несколько детей твоих гор – немногих, и не ради корысти. Ради вечной жизни этих чудесных созданий твоих вод, твоих камней, чтобы не оскудела твоя земля и потомство! Дай мне их, и я прочту письмена их рождений, познаю их Логос – неповторимый бытийственный принцип – и место в ветвях Древа жизни. Дай мне их! Дай найти, заметить, увидеть! Приведи к тому ручейку, подними мою длань над тем камнем, что должен быть сдвинут! Пусть в глаза поглядит мне миллионолетняя тайна! Тайна в нежно-трепещущем тельце! Дай схватить, ощутить, насладиться!

Я очнулся от толчка. Приземлились.

Алма-Аты! Дым японских праворульных машин в чаше гор, пирамидальные тополя и пыльные карагачи, резкие крики скворцов-майн, красный шар закатного солнца … Еда и ковры в гостеприимном доме – и вот уже рассвет. Пора. Исудзу – изумительный джип. До краев полон – оборудование, припасы во вьючниках, бутылки с водой и свобода.

Стелется дорога, как ковер-самолет, вот и горы.

Счастливый, счастливый сижу я рядом с шофероморнитологом. Здорово он рулит. Пора бы и мне, да все недосуг учиться.

Ну, Золотой Человек, ты, что стоишь на крылатом барсе, ты, беркучи, с орлом на руке, Охотник! Дай мне удачу! Ты, странный Воин, золото твое – наряд погребальный, ты, странный Охотник, птица на руке твоей – душа, что отлетает от тела… Дай мне удачу!

Едем весь день по щебнистой пустыне предгорий. Справа – хребет Сюгете, слева – хребты Багатыи. Больший и Малый, как братья.

Остановились в долине. Пристальный глаз солнца следит и следит неустанно, почти не склоняясь к вершинам.

Орел-курганник неохотно поднялся на крыло с пригорка. Удалось сфотографировать.

Ритик с белым энтомологическим сачком приготовилась исполнять балетные свои номера. Что-то мелькнуло в воздухе, и следом она унеслась. Словно ветром сдуло в пустыню.

Лика с отрешенным взглядом идет вдоль дороги, но смотрит, кажется, под ноги. Вероятно, гранью сознания она все-таки удерживает мысль о том, что ящурки и круглоголовки передвигаются по земле, а не по небу.

А! Вот она замирает. Бежит. Бежит довольно резво. Еще быстрее. Похожа на гепарда. Такая же маленькая круглая голова на длинном стремительном теле. Гибкая, словно пружина, и лопатки ходят под майкой, как у кошки. Бросок – и она поднимается, отряхивая с джинсов песок и мелкие камешки. О! Одну ладонь не разжимает… Да, точно, держит над головой. Поймала! Что-то поймала! Бегу к ней. Пока не уронила… Скорее…

Есть! Совершенно замечательная ящерица-круглоголовка, молоденькая, свеженькая, будто только что с конвейера Господа Бога. Между сжатых пальцев Лики торчит прелестная розовая лапка, видны широкая пасть и один глаз.

Лика разжимает руку, и круглоголовка возлежит на венериных буграх девичьей ладони, словно на подушках дивана. Брюхом вверх. Живая и спокойная.

– Ну, – спрашиваю я свою ученицу, – что за вид?

Кого поймала? Пауза.

– Это, конечно, Phrynocephalus [38] … – наконец слышу я дрожащий голос.

– Да уж, – не могу сдержаться, нет, не могу. – Для такого ответа не обязательно было три года таскаться на биофак МГУ. И у меня курсовую делать. – Вид-то какой?