Йенни Йегерфельд - Лежу на полу, вся в крови

— Ну, слушай… Она же, наверное, должна скоро вернуться? Вечером-то уж точно?

Голос его при этом звучал до странного напряженно.

Свет погас, так что теперь мы сидели в темноте, и я наблюдала, как на зеркале заднего вида раскачивается силуэт Девы Марии.

— Я не знаю. Правда.

Я открыла дверь и вышла из машины — потому что мне стало стыдно. Стыдно за маму, которой нигде нет. Стыдно за себя, потому что я — дочь матери, которой нигде нет. Стыдно, что она мной пренебрегла.

Не-Джастин так и сидел в машине с прижатой к лицу салфеткой, пока я захлопывала дверцу, шла по шуршащему гравию, поднималась по лестнице и подходила к двери. Так и сидел, пока я возилась с замком, входила в дом и тщательно закрывала за собой дверь.

Ну а что уж он там делал дальше, я не знаю.

Я осторожно улеглась на пол, уткнувшись лицом в коврик с надписью «Добро пожаловать». Жесткая щетина покалывала щеки. Пахло пылью.

Добро пожаловать. Ха-ха.

Я так тосковала по человеческой близости, мне так хотелось, чтобы кто-то меня обнял, утешил.

Я так ужасно тосковала — сама не знаю по кому или чему. Да только пользы от этой тоски…

Не знаю, сколько я так пролежала — может, десять минут, может, час. Я не засекала, а никого другого, кто мог бы засечь, рядом не было.

И тут зазвонил телефон.

Я вздрогнула, как от удара током, перевернулась на спину и выудила телефон из влажного кармана джинсов. Звонила не мама. Папа. Мой достойный восхищения папа. Мой внушающий уважение, ответственный папа. Разочарование лишило меня последних сил.

— Алло.

— Алло! Как там моя Майюшка? — сказал папа чуть громче обычного, как всегда бывает после того, как он пропустит пару бокалов.

Мой пьяный вспотевший папа.

— Нормально, хорошо, — ответила я хриплым голосом, как будто только что проснулась.

Я повернулась на бок и поняла, что вся моя одежда промокла до нитки. Куртка, штаны, ботинки. Натекло с весла.

— А как твой палец?

— Ну, так…

— Болит?

— Не без этого.

Я прекрасно понимала: он хочет от меня услышать, что все нормально, все в порядке, чтобы он спокойно мог вернуться к тому, к чему ему не терпится вернуться, — однако я не смогла себя заставить произнести нужные слова. Моего запаса щедрости сейчас на это не хватало. Прежде чем он успел продолжить, я спросила:

— А ты что делаешь?

— В смысле?

— Ну, что ты делаешь, когда я уезжаю? Вот сейчас, например?

— Сейчас? Прямо сейчас?

— Ага.

Он откашлялся. На заднем плане играла музыка, какая-то певица с тоненьким девичьим голосом. Дебби Харри, что ли? Я вспомнила хищную блондинку — поклонницу Тимберлейка и ее благодарный поцелуй в щеку, перепачкавший меня помадой и слюной.

— Да вот, с Улой сидим за пивом, разговариваем. А что?

Произнес он это настороженно, почти вызывающе. Ему явно не хотелось говорить о себе. Он бы предпочел простой и короткий разговор. Возможность продемонстрировать свою отцовскую заботу, чтобы потом с чистой совестью вернуться к своим делам. Я испытала разочарование. Мне хотелось, чтобы он ответил честно. Что он собирается на вечеринку к Дениз. Что собирается напиться, как свинья, выпрыгивая из штанов на танцполе какого-нибудь клуба, для которого он уже слишком стар, и в конце концов, если повезет, трахнуть Дениз или другую двадцатипятилетнюю жертву современной культуры со стрижкой «паж». В общем, кого-то, кто будет сражен тем, что он — широко известный в узких кругах музыкальный критик и при этом в одиночку растит эмоционально нестабильную дочку-подростка. Может, конечно, стоило радоваться, что он обо мне рассказывает, однако у меня порой возникало чувство, будто он просто рисуется , рассказывая обо мне и «моих проблемах», чтобы добавить себе очков. Использует меня, чтобы показать, какой он со всех сторон положительный парень, как не боится брать на себя ответственность и не растворяется с этой ответственностью в тумане. Дело же не только в том, что написала Дениз, до нее были и другие, и их было немало. Однако эти отношения всегда завязывались и развивались где-то за пределами моего мира, в его «свободные» выходные, в обеденных перерывах, посредством писем и СМС. Он никогда о них не говорил, делая вид, что их не существует, — но у меня, к счастью, были свои способы добывания информации. Вернее, именно поэтому мне и пришлось эти способы найти.

— Да нет, ничего, интересно просто.

Сейчас была моя очередь что-то сказать. Сказать, что мамы тут нет, что она не пришла меня встречать, я здесь одна, одна, одна . Я открыла было рот, но услышала в трубке смех Улы и начала размышлять, что же это, интересно, могло его так рассмешить.

— Ну ладно, Майя, — произнес папа тем резюмирующим тоном, которым всегда закругляет разговор, но я его перебила. Нет уж, первой буду я.

— Слушай, пап, мне бежать нужно, — сказала я. — Яна пришла, мы… мы ужинать сейчас будем, наверное.

— Вот и ладненько, Майя! Хорошо! Увидимся завтра тогда, да? В семь.

Уж не облегчение ли я слышу в его голосе? Как же я ненавижу это облегчение, что порой чудится мне в его интонациях.

Я сказала: «Пока», — но нажала на отбой, не договорив: мне хотелось дать ему понять, что я расстроилась, что меня это уязвило. Хотелось, чтобы он перезвонил, но он, конечно же, не стал перезванивать. Глупо было на это надеяться, он никогда таких намеков не понимал.

Яна пришла.

Сказала я ему.

Яна пришла.

Я попыталась представить, что это правда. Что я действительно слышу шаги ее босых ног по паркету, шлепанье влажных ступней по лакированному дереву. Представила, как она выходит из коридора с танцующими по плечам волосами. Видит меня лежащей на полу, распахивает глаза от удивления, наклоняется, протягивает мне руку и говорит мягко и сочувственно: « Ты что, тут лежишь? »

Да, я тут лежу.

Лежу, уж можешь не сомневаться.

Я не без труда поднялась (пришлось оттолкнуться от пола левым локтем) и направилась в ванную. Там я разделась и сняла с руки пакет. Повязка под ним оказалась рыхлой и мокрой — пакет, естественно, протек. Я забралась в ванну, уселась на упаковку туалетной бумаги, повернула кран. На меня полилась вода. Я сидела, а вода лилась на меня прохладным апрельским дождем. В большом пальце пульсировала боль. Перед глазами снова встала предельно четкая картинка — как будто все это происходит прямо сейчас, и никуда от этого не деться.

Пила. Пронзительный оглушительный визг.

Стук металлических зубцов о камень.

Плоть. Обнаженная, беззащитная.

Кровь — ручьем, струей, брызгами.

Взрыв снаряда. Боль.

Я замотала головой, прогоняя воспоминания, картинки, звуки, боль. Подставила лицо струям воды, будто солнцу, и осталась так сидеть, мотая головой в бесконечном отрицании. Вода лилась в глаза, лилась из глаз. Лилась до тех пор, пока бумажная кипа не размокла и не начала оседать.