Людмила Коль - Маша минус Вася, или Новый матриархат: [сборник]

— Расскажи. — Волкова быстро разделась, залезла под одеяло и поманила меня пальчиком: — Что там у тебя за история?

— Ну слушай, — я сел на кровать рядом с ней, — идут, значит, по пустыне Иисус и ученики. Один из них к нему с вопросом: Господи, почему мир такой несправедливый? Иисус говорит: ты, типа, давеча сидел на горе, отдыхал, ну и, по логике, если все должно быть справедливо, дай теперь горе посидеть на тебе. По справедливости. Короче, как-то так. Нет в мире справедливости, Волкова. Нету. Ожидания с реальностью не совпадают. Факт.

Я разделся и полез под одеяло. Волкова обняла меня за шею, уснула, а я еще долго рассматривал рисунки на обоях, складки тяжелых бордовых штор, вспоминая розу ладоней Лики, и думал: как же все это так получилось?

Наутро мы разъехались. Я отправился на вторую пару, Волкова — домой, а Лика Вербицкая — в университет, на свой геофак. Перед уходом я переписал номер ее телефона из записной книжки, которую Волкова таскала везде с собой.

Глядя из окна аудитории в институтский двор, готовый взорваться стремительной зеленью просыпающихся тополей и кленов, я думал о Вербицкой. О том, как ей холодно и одиноко в ее пустой кухне с голубой клеенкой, о ее тощей собаке. О том, что у нее вроде как есть отец и этот — с оттопыренным гульфиком. Паша. Я скривился, произнеся мысленно имя этого насекомого.

Нельзя сказать, чтобы Лика произвела на меня какое-то особенное впечатление по женской части. Да, она была, как это говорят, симпатичной, но я в ней видел прежде всего, как ни банально это будет сказано, брошенного нуждающегося ребенка, каким она, по сути, и была в свои неполные девятнадцать лет.

К семи я приехал на «Тульскую», зашел на рынок, купил большой букет бордовых роз и отправился к ней. Поднялся на лифте до девятого. Два этажа пешком вниз. Положил розы под дверь, нажал кнопку звонка и — бегом на шестой. Через пару секунд услышал звук открывающегося замка, мгновение тишины, и — ее голос: она ахнула… Я затаил дыхание… Шелест целлофана… Дверь захлопнулась. Я осторожно на цыпочках поднялся по ступенькам на этаж выше. Цветов перед дверью не было.

Я вышел из подъезда и пошел к метро. Со мной было ощущение маленького праздника, доброго самодельного чуда. Теперь, думал я, у нее есть свой букет бургундских роз.

Возле входа в метро стояла телефонная будка. Я зашел в нее, снял трубку и набрал номер Вербицкой.

— Привет, — сказал я, когда она сняла трубку. — Получила цветы?

— Да. А кто это?

— Тебе они понравились?

— Да, очень. Я тебя знаю?

— Нет… Какая разница?

Лика молчала.

— Ничего дурного, — сказал я. — Я, типа… твой ангел.

— Ну уж и ангел, — в ее тихом голосе появилась улыбка.

— Ну, типа да, — улыбнулся я в ответ. — Захотелось тебя поддержать. Теперь все будет хорошо… Мне пора. Могу позвонить позже, если хочешь.

— Хорошо, — сказала она.

— Тогда до вечера, — я повесил трубку.

Вечером, где-то в половине одиннадцатого, на лестничной площадке третьего этажа нашей общаги я накручивал пластмассовый диск цельнометаллического телефона-автомата, набирая ее номер. Она ответила сразу, говорила с заметным волнением, чувствовалось, что ждала моего звонка. Я попросил рассказать, как прошел ее день, о чем думала, чего боялась, чего хотела. И мы говорили долго. Я слушал и задавал вопросы. Когда она наговорилась и голос ее стал спокойным, ровным и немного вялым — там, у себя, она уже лежала в постели, — я рассказал ей легенду, вычитанную в «Бхагавад-Гите». Под нее она и уснула. Я повесил трубку.

Так продолжалось целую неделю. Периодически она пыталась выяснить, кто я, задавая наводящие вопросы, и, не добившись ответа, обижалась или делала вид, что обижается. Мое нежелание разоблачаться позволило раскрыться ей самой.

Ровно через неделю, набирая знакомый номер, я вдруг подумал, что это входит в привычку и скоро, видимо, нужно будет решать, что с этим делать дальше. В хрупкой беззащитной Лике обнаружилась удивительная воля к жизни. Я возбуждал в ней живой, и уже не платонический, как мне хотелось первоначально, интерес.

…Монета с характерным лязганьем провалилась в нутро аппарата, и я услышал:

— Привет. Я ждала твоего звонка.

— Хорошо. Как прошел день? Рассказывай.

— А можно мы сегодня не будем об этом говорить?

— Хочешь побыть одна? — я приготовился повесить тяжелую телефонную трубку.

— Нет! Не уходи.

От этого «не уходи» у меня как-то странно толкнулось сердце. Это «не уходи» никак не вязалось с моим принципиальным для нее инкогнито. Я спросил как можно более отрешенно:

— О чем хочешь поговорить?

— Ты когда-нибудь занимался сексом по телефону?

И я положил трубку.

История знает тысячи примеров великих мужей. Благодарное человечество называет их именами улицы, площади, тупики и города. О них ходят легенды. О них снимают кино и пишут романы. Их имена законсервированы в учебниках. Их суровые профили высечены на памятных досках, а мраморные подбородки торчат из каждой колонны. Детям приводят в пример мудрость Марка Аврелия и Эзопа. Платон, Аристотель и Соломон служат для новых поколений эталоном мудрости. Каждый школьник знает Юлия Цезаря… Но! Разве не тускнеет имя этого титана кровопролитных битв в сравнении с тем, что сам он, как ни крути, стал добычей Александрийской волчицы?

О, Клеопатра! Не ты ли истинная победительница Рима? И кто по сравнению с тобой Марк Антоний? Он проиграл войну, но не ты. А жалкий Октавиан? Презренный Август! Он обвинил тебя, Царицу Ночи, в ведовстве, не желая смириться с тем, что вся твоя ворожба только и заключалась в проницательности и уме; два поверженных римских левиафана на твоем счету, мудрейшая из мужчин, бог и судья Октавиану. Пусть его жалкое вранье останется на его совести. Ему, а не тебе, Клеопатра, жить с этим пятном на страницах истории.

Да…

А мы свой сегодняшний гимн посвятим Клеопатрам нашего времени, да не исчезнут с лица земли эти кардиналы тыла, эти адмиралы в юбках, эти новые Амазонки, пред которыми превращаются в кисель мускулы и в профитроли высеченные из мрамора профили.

И пусть область их подрывной деятельности на первый взгляд не распространяется дальше кастрюль и кухонной плиты, мужчины! — вам лучше или держаться от них подальше, или жить с ними в мире…

…Уже шесть долгих месяцев в квартире номер тридцать четыре по улице Саляма Адиля Людмила Васильевна Бензопилова вела непримиримую войну со своим длинным жилистым зятем Львом Михайловичем Запугаки.

С чего началась эта война? На почве какого недоразумения она возникла? Что не поделила эта благородная, справедливая Людмила Васильевна со скромным научным сотрудником ГНИИХТЭОС Левочкой Запугаки, существование которого до войны было ограничено исследованиями в области технологий элементоорганических соединений и институтским буфетом?