Сергей Хазов-Кассиа - Другое детство

Но это всё были обычные лица: красивые и не очень, с детской припухлостью и первыми прыщами. Ничто не могло с определённостью сказать, что они делают то же самое. Мети бы они только знали! Даже Артур, так свободно говоривший про эти вещи, казалось, совсем не был ими озабочен. Может, ему удалось избежать их? Или именно этого боялась моя мама? Может, Артур давно уже безнадёжно испорчен, и у него и в мыслях не возникает, что то, чем он занимается, так опасно? Я не решался заводить разговор на эту тему из страха, что он засмеёт меня или, не дай бог, научит чему-нибудь ещё более вредному. Мне хватало и того, что есть. Я всегда подозревал, что со мной что-то не так, и теперь получил тому наглядное подтверждение: я конченый человек, и можно только надеяться, что расплата придёт не слишком скоро.

В конце этого года мы должны были написать заявления с указанием класса, в котором хотели бы учиться. Не у всех, конечно, был выбор из-за оценочного ценза, но те, кто не проходил в классы «с уклоном», не очень расстраивались, потому что их жизнь обещала стать проще. У меня не было никаких сомнений в том, что Вадамовна будет рада принять меня под своё крыло. Я ходил с гордым осознанием того, что не зря прожил последние два года, старался не просто так, что софа была принесена в жертву не зря.

Исполнялась моя давняя тайная мечта стать официально немного выше и лучше, а значит, и сильнее моих мучителей. Пока они будут биться с наречиями и деепричастными оборотами, я отдам свои силы познанию великого, а гидом мне будет самая уважаемая в школе учительница.

Не так просто обстояло дело с Артуром. Его тактика по переписыванию моих контрольных с добавлением ошибок привела к тому, что его не выгнали из школы за неуспеваемость, но почти по всем предметам у него были твёрдые тройки. С таким реноме ему, в общем, даже никакого и заявления писать не требовалось. Мне, с одной стороны, было радостно, что я не попаду в простой класс, но было жаль, что мы не будем больше соседями по парте.

Мы, конечно, останемся в одной школе, нам даже удастся, возможно, вместе прогуливать уроки, но это будет уже не то. Иногда я с горечью думал, что свято место пусто не бывает, и рано или поздно Артур найдёт себе какого-то нового друга, у которого можно будет списывать контрольные, даже и не вставляя в них ошибки, потому что их там и так будет достаточно. Мы не обсуждали этот вопрос, но по глазам Артура я видел, что и он расстраивается. Мы оба понимали, что требуется некая жертва ради нашей дружбы, но ни один из нас не был готов её совершить.

Всё оказалось не так, как я запланировал.

В один из чистых, ясных и таких тёплых майских дней, когда ты всем телом чувствуешь приближение каникул, Вадимовна задержала меня в классе после окончания урока. Я почувствовал неладное, потому что раньше она никогда не проявляла желания беседовать с кем бы то ни было наедине. Мы стояли возле приоткрытой двери, Вадимовна направила взгляд своих больших чёрных глаз куда-то за мою спину и начала говорить достаточно тихо, так что мне приходилось прислушиваться.

— Артём, я бы хотела поговорить с тобой относительно твоего желания учиться в моём классе. Я думаю, что ты очень старательный мальчик, у тебя многое хорошо получается. Мне нравятся твои сочинения, твой стиль и твоя способность критически смотреть на вещи. Но ты должен понять, что я собираю не просто класс, а команду, которая будет жить одним организмом.

Я боюсь, тебе будет сложно с нами. Я не хочу, чтобы трудности такого рода отбили у тебя охоту учиться. Мне кажется, тебе будет проще и полезнее в физико-математическом.

Я вдруг заметил, что она немного косит на правый глаз, но это не портило её, а, наоборот, придавало шарма. Воробьи за окном стали чирикать гораздо громче, или, может, раньше я просто не обращал на них внимания?

Вадимовна говорила ещё и ещё, что не нужно расстраиваться, что я обязательно найду себя в физико-математическом, что литературу у нас всё равно будет вести она, так что в моей жизни мало что поменяется, я слушал этих воробьев и думал — что же они так расчирикались, отчего им так радостно?

Вадимовна закончила и открыла дверь, пропуская меня вперёд. Я еле слышно попрощался и вышел в рекреацию, где меня ждал Артур.

— Артём, ты чего? Что случилось? Что она тебе сказала?

Только потом я вспомнил, что Артур назвал меня по имени, что случалось крайне редко, я искренне терпеть не мог всех этих «Тёмычей». Я пробормотал что-то невнятное и поплёлся к выходу. Артур последовал за мной, не переставая задавать вопросы. Мне не хотелось ни его участия, ни его сочувствия, мне нужно было остаться одному, чтобы пережить и переболеть это предательство. Я повернулся к нему и механически, без намёка на какую-либо интонацию в голосе произнёс: — Артур. Всё нормально. Я не пойду на алгебру, мне нужно домой. Но я тебя прошу, останься в школе. До завтра.

Артур удивлённо остановился, не зная, послушаться или продолжать идти за мной. Я медленно пошёл в сторону дома, не оборачиваясь, чтобы не дать шанса моему другу остаться рядом.

Предательство. Было ли это предательством? Со стороны кого? Вадимовны?

Она ведь просто делала свою работу. Если я не подходил для её класса, потому что не вписывался в «команду», её долгом было остановить меня.

Она, собственно, никогда не давала мне надежды, не намекала, что хочет видеть меня в литературном классе. Это я сам всё придумал. Слишком занёсся, забыл, кто я есть на самом деле. Хотел стать выше, чем все остальные. Надо, конечно, знать свой шесток и не высовываться.

Так размышлял я, уткнувшись лицом в стену, как в детстве. Я не плакал, нет, я давно престал плакать, но в такие минуты мне хотелось стать совсем маленьким, чтобы занимать в пространстве как можно меньше места.

Мне казалось, что тогда мне стане* легче, все трудности исчезнут сами собой, потому что их груз просто не сможет давить на такое маленькое создание. И если лежать лицом к стене, близко-близко, пусть даже с открытыми глазами, ты достигнешь этой цели и превратишься в ничто.

«Высоко в горы вполз Уж и лёг там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море». Я был тем ужом. Но я и правда хотел летать. Не из стремления доказать, что небо мне интересно, а потому что устал смотреть на море, свернувшись в узел. Я хотел взлететь и доказать всем остальным, что я могу. Мне нужно было сделать это из гордости, из мелочной мести.

Но нет, небо не для меня. Мне было бы там сложно. И трудности такого рода отбили бы у меня охоту ползать. «Так вот в чём прелесть полётов в небо! Она — в паденье!..» А всё это безумство храбрых — оно только для того, кто рождён соколом. Даже очень храбрый или самонадеянный уж вроде меня никогда не добьётся ничего, кроме лишних синяков.