Сэм Липсайт - Объект Стив

— Если у него есть выбор, говорит, — отозвался Генрих.

Солнце превратилось в медную монетку над горными вершинами. Олд Голд вцепился в баранку.

— Ненавижу сумерки, — пробормотал он.

— А вы сколько уже в Центре? — спросил я.

— Три года. Я даже есть в «Догматах», в разделе «Жизни». «Слово Олда Голда» Сам все написал, кроме правописания. Правописание проверяла Эстелль.

— Три года, — повторил я. — Долго.

— Разве? Не знаю. Знаю другое: если моргнуть, можно пропустить вечность.

— Глубокая мысль, — сказал я.

— Вот будут тебя воспитывать огнем, перестанешь умничать, — сказал Олд Голд.

— Жду не дождусь. А вы хорошо знаете Генриха?

— Я его знаю.

— И что это за фрукт?

— Клементины.

— Прошу прощения?

— Клементины я Генриху вожу.

Где-то около полуночи машина, подпрыгнув, поехала по гравию. Пошел дождь, Олд Голд включил дальний свет и рассек жидкую тьму.

— Почти дома.

Мы подъехали к металлическим воротам. Человек в легком гидрокостюме возился с замками. Олд Голд опустил стекло.

— Брат Боб, — сказал он. — Опять на посту, да?

Человек поднял руку.

— Проще было отрезать эту суку, — сказал он.

Мы проехали кучу каких-то строений и притормозили у прогнившей от дождей хижины.

— Твоя остановка, — сказал Олд Г олд.

— Вы уверены?

— Люкс для целок.

Внутри было сухо, комнату едва освещал газовый фонарь Коулмена. Посреди комнаты стояла старинная буржуйка, рядом в корзине — растопка. Часть домика, видимо, кто-то уже занимал: смятая постель, ботинки и носки засунуты под кровать. Свечной воск залил карточный стол и блокнот, открытый на чистой странице. Со стропила свисал кусок конопляной веревки.

Моя половина домика была почти пуста. Одеяло, банное полотенце, койка, постельное белье в скатке, книга, просунутая под бечевку. В книге лежала записка, нацарапанная на куске оберточной бумаги. «Единственное исцеление — исцеление — Г». Я смял ее. Отныне и впредь сусальным тавтологиям место под кроватью. Потом взял книгу — темный переплет с тиснеными буквами: «Принципы и Догматы Внеконфессионального Восстановления и Искупления», автор — Генрих Ньюаркский.

Судя по всему, это был свод правил общины — с пронумерованными списками и буллитами, сносками и приложениями. Ближе к концу находилась часть, называвшаяся «Жизни прожитые и искупленные». Я просмотрел оглавление: «Баллада об Эстелль Бёрк» «Дитц против Дитца», «Заметки о Нэпертоне». Я открыл главу, которая называлась «Слово Олда Голда»:

Слушайте, я дрался с Клеллоном Бичем, на флоте, в курилке, и могу сказать, что этот человек — убийца, просто огромная машина для убийств, бля. То, что я не умер от его ударов, можно считать чудом. До Клеллона я был обычным деревенским еврейчиком с сильными руками. Это из-за того, что мы стучали по доске перед ужином. Я не думал обо всех тех штуках, умственных и с физической стороны, которые делал со мной папаша, чтобы приготовить меня к выходу в мир. Но в какой мир? Его мир? У него мир больной. Когда Клеллон настучал мне по репе, проведя самую быструю серию ударов из всех, что я когда-либо видел, точнее говоря, не видел (настолько все было быстро), я месяц провалялся в лазарете на базе. Меня подсоединили к жизненным приборам, и весь ядовитый газ из запечатанной части моего мозга просочился наружу и отравил меня по самые жабры. Я стал ходячей бомбой с часовым механизмом еще до того, как смог ходить. Потом я прочел эту книгу (нет, ну, не эту самую, которую читаете вы) и нашел в словах Директора то, ради чего стоило жить дальше. И тогда я стал его учеником, я прошел через все стадии осознания, меня воспитали огнем, я обрел себя в себе, так что теперь я герой, я могу ходить по облакам и не виню Клеллона за то, как паршиво сложилась моя жизнь. Ведь Клеллон тоже герой, и когда-нибудь мы сведем с ним счеты, потому что так поступали люди в эпоху континуума. Да, и Олд Голд — всего лишь моя флотская кликуха. А так я Аврам Коул-младший Голд.

Ходить по облакам? Континуум? И это — излечение? Я выключил фонарь и вытянулся на койке в ожидании симптомов — того, что я уже считал своими симптомами. Обычно они собирались по ночам, нервные вспышки боли и содрогания, которые я полагал признаками естественного разложения.

У меня была больная раком тетка, которая поехала на Гуам за медицинским чудом: так я узнал про крысиные кишки, — а когда она вернулась, ей было куда как лучше. Умерла она только следующей весной, но я уверен, что эта поездка дала ей существенную отсрочку драгоценного распада. Может, вся разница в том, что они знали, чем она болеет. А я умираю от того, от чего не умирал еще никто и никогда.

Может, Генрих как-нибудь это назовет.

Или хотя бы напишет новый раздел в «Догматах» под названием «Жизни потерянные».

И я занялся тем, чем не занимался уже очень давно. Члену было очень уютно в моей ладони, он бился раненой птичкой, найденной в лесу. Грета и Кларисса у меня выступали в стриптизе по мотивам совершенно иного материала из другой области, я рисовал в воображении струи женской любовной влаги, льющиеся из фонтанов Вегаса. Дженнифер Эпплбаум — один-единственный волосок на ее соске приворожил меня на целый учебный год, и теперь она непрошено явилась в меховом палантине. Даже Мариса ехидно прошествовала мимо с видом победительницы.

Мой гарем был в полном сборе, я кончил, как Ксеркс греков. [9] В 480 г. до н. э. царь Персии Ксеркс I (ок. 519–465 до н. э.) разгромил греков в Фермопилах и захватил Афины. Излитое высохло и покрыло пальцы новой кожей, а я провалился в сон. Мне снились фиги.

— Кому-то перепало.

Человек, которого мы встретили у ворот, теперь сидел на второй койке в халате из пейсли и фуражке сторожа. Похоже, мой ровесник, может, чуть помладше. Он как-то странно показывал-на меня пальцем. Кажется, ночью я скинул с себя одеяло. И теперь лежал со спущенными до колен штанами и обрабатывал низ своего живота — эдаким ленивым полусонным перебором.

— Холостяцкие привычки, — сказал я.

— А я, — ответил сосед. — Валяюсь в койке, весь день это делаю. До обеденного колокола не встаю. А потом мне становится противно, и я подвергаю себя суровой критике. Беру себе дополнительные обязанности. И не прикасаюсь к себе, даже когда моюсь. Я Бобби. Бобби Трубайт. Настоящий. В натуральную величину.

— Рад познакомиться, — сказал я.

— А ты, — стало быть, Стив, — сказал Трубайт.

— Меня не совсем так зовут, — ответил я.

Трубайт водрузил фуражку-на подушку и ощупал пальцами череп.

— У тебя бывает такое: снимаешь фуражку, и все равно кажется, что она на тебе?

— Нервные окончания, — сказал я.

— Ты невропатолог? А что, если какая-то сверхъестественная сила давит мне на голову? То, чего твоя наука объяснить не может?