Александр Чанцев - Желтый Ангус [сборник]

В животе, далеко и одновременно так внутри, что-то хлипко скрипнуло. Где-то глубже горла, в желудке начала жечь, расти пустота. Похожа на тошноту, только тошноту ты из себя выкидываешь, а эта, наоборот, всасывается в тебя, растет. От этого Саше сразу стало очень страшно.

Попрощайся с этим днем – вы никогда больше не увидитесь.

Повязанная в мае у Стены Плача алая нить все еще на запястье. Подозреваю тайные хасидские нанотехнологии.

Дети все старше нас.

Зима наступает, как немцы на Ленинград.

Старость – анонимные сюрпризы тела.

Извиваться, пришпиленным бабочкой к простыням иголкой удовольствия.

Быть готовым каждый миг все потерять. Потому что каждый миг все теряешь.

Мысль мужская выпуклая, а женская, как говорили у нас в детстве, впуклая. Эрекция гордыни, беременность коварством.

Цветок розы опять переборщил с румянами. Цветки дыхания из навоза людей. Лица людей и пейзажа.

Обиды живут дольше людей.

Добычин, Харитонов. Непроявленные – сознательно, конечно – авторы. Патиновые.

Хотел на дачу, а в эти выходные уже ноябрь.

Крысы шуршат подвенечными платьями.

Тянет, как в сон, умереть.

Вода соединяет со смертью. Утробная вода, входившая в меня, сперма, выходящая из меня. Последняя вода.

Сидело рядом три школьника со мной. Один в телефоне, даже два. Один смотрел в окно. Они были из одного класса, но у всех был разный возраст.

Смерть – источник игры. Кто резвился бы в раю, что бы мы делали в вечной жизни? Из-за нее мы придумываем смыслы, ей же и говорим эту ложь.

Ракета взлетает взглядом, женским жестом, ласки и прощания.

Корни и крик, ветка и ветер.

На всех высотных на нескольких их уровнях красные огоньки – Токио подмигивает тебе вечером.

Детство – смерть, поставленная на паузу.

Чем старше становишься, тем меньше общения нужно – пока не отпадет мир, не воспарит полнота.

Просто женщины лучше пахнут.

У каждого графомана есть свой поклонник. Как акула и паразит, симбиоз.

До сих пор, куря на балконе, пересчитываю этажи в доме напротив. За 37 пока ни разу ничего еще не изменилось.

На улицах Третьего Рима, в последние дни:

1) Бабушка, ведя внука в школу, ему. «Прибыль получают за продажу товаров и оказание услуг… Ты понял? Повтори!»

2) Две девочки, лет 11–12, прилично одетые, выходя из торгового центра. «Твою мать! Скоро же 2016-й»…

В Японии всегда солнце, будто сияющий после умывания мамой ребенок из советской сказки.

Враги человека – близкие его. И дальние. И средние. И он сам, конечно.

Горизонт смазан поземкой.

К концу любви люди начинают привыкать отвыкать друг от друга. Меньше мейлов, звонков (в них – поцелуев (в них – искренности)), разговоров (и в них – меньше). И все больше – в скобках. В себе. А в себе – рад(и) новой любви, старой? Чего? А ты что?

Но и боль всегда новая, да, как и любовь, которая, как тот каждые несколько секунд умирающий и рождающийся мир индусов, как обновляющийся организм (да, вам не быть прежними).

«Воспоминание осуществляет ретерриторизацию детства. Но блокирование детства функционирует совсем иначе: оно – единственная подлинная жизнь ребенка» («Кафка» Делеза и Гваттари). Да, детство, осознаваемое только в его утрате, в полном прощании – его обретение.

Лучшая милостыня – поднять уроненную душу.

Your Majesty King Size.

Кто же вы, мои бедные буквы?

Беженцы из рая?

Жаль расставаться со своим мозгом даже на ночь. Он тоже ревнует – мстит кошмарами.

Нырнуть в себя, глубоко-глубоко так, чтобы ударить дно и вытянуть затычку у этого бассейна – смерть!

А глубже смерти ничего нет. Ни страха, ни отчаяния.

Метелище – русские Мерлин Монро придерживают полы шуб.

В Содоме и Гоморре жили, по всей видимости, те, кто на 100 % знает, что есть добро и зло. А Бог и сам не знает.

Детство – кредит радости, за который у тебя всю жизнь отнимают.

День пишет слева направо. Сон – снизу вверх. И левша.

То, что брешут люди, не кость, ветру негоже носить.

Дон Кихот сражается с ветряками.

Сердце-авоська, резиновая боль.

По следам снегопада.

Шахматная мелодия. Я вижу тебя во сне.

Когда не сможешь думать время, умри.

Примерно до конца XV века королева могла ходить только на одну клетку. Затем почему-то изменились правила, а писатели стали называть игру «Шахматами Неистовой Дамы» (Schacchi alia rabbiosa в Италии, Eches de la dame enragee во Франции). Так убыстрилось время, готовясь к прогрессу, смене своего имени на Новое.

Перед операцией нужно снять лак с ногтей, чтобы смотрели, не синеют ли. К смерти в гости без маски.

Сны старше жизни.

Лицо – малый мир (из «Кориолана»). А есть большой?

Больнее снимать с себя кожу – другого.

В роняющийся с 22 этажа лифт кто-то стучал. Двери метро стонали. Так настигли метафоры, после которых – дверь куда?

Толпы людей утром к метро – сны уходят от людей.

Отматахарили по полной.

Грустно держать в руках журнал с опубликованной статьей или тем более книгу – все в прошлом, роман закончился…

Смейся, а то сшитые ткани никогда не разработаются!

Когда-нибудь отмененное офисное рабство будут вспоминать так же, как крепостное право.

И под 40 лет мама покупает мне вещи на размер больше – на вырост.

Смерть автора имени Р. Барта? «Ведь говорит же апостол Павел, ссылаясь на псалом Давида: “Некто негде засвидетельствовал” (Евр. 2, 6), показывая тем самым, до какой степени второстепенен вопрос авторства, когда речь идет о тексте, внушенном Духом Святым» (В. Лосский. Очерк мистического богословия Восточной Церкви).

Снег – пыль из верхних домов.

Не дает? Не беру.

Когда-то глухими тропками здесь прошла война. Порубили деревья, сожгли реки.

Теперь тут живут странные. Люди-грибы и люди-тени, лао и сикхи из бритых. Озоновые собаки и цветы-марионетки, бывшие цирковые и больные синдромом Спутника.

Здесь ты никому не нужен, поэтому – можно жить очень долго, почти вечно. Живи – не хочу. Некоторые все равно потом не хотят.

К смерти просто переламываются пополам. Кровь высыпается часовым песком. Тогда тот, кто первым наткнулся, должен похоронить. Телу вырыть кротовью нору и выложить ее цветами-стеклами, как детский тайник, душу – привязать рядом с грабом к колышку воздушным шариком.

На свидания дарят букетик из звезд – здесь все по дешевке, деньги давно закончились. Ты мне, я тебе или просто так, тут что-то другое. Как резеда.

Когда дети рисуют дом или радугу, все стараются не мешать (выглядит это – будто неловкие взрослые вдруг стали играть в «морская фигура – на месте замри!»). И нужно обязательно построить этот дом и запустить радугу. Из подручных средств, тут все умеют, кто долго живет. А новоприбывшие осваивают довольно скоро. Даже не удивляются этому.