Имре Уйвари - Особенный год

Однажды меня наказали: лишили увольнения. И как раз в этот день состоялся матч по ручному мячу. А я, вратарь полковой команды, не принимал участия в игре! Тогда я без всякого разрешения перелез через забор и бросился на стадион. Встал в ворота, и мы выиграли.

Ребята после матча подняли меня на руки и понесли как победителя.

— Отпустите меня, мне нужно на губу бежать! — взмолился я, но они не отпускали. Я кое-как вырвался от них и убежал.

Мне добавили еще пять суток ареста. К слову сказать, из-за спорта еще раз пострадал. Сидел я опять под арестом, а в это время в соседнем селе должен был состояться матч. В ту пору я находился в отличной спортивной форме и потому мог здорово помочь нашей команде.

Представьте себе, что творилось у меня на душе, когда наша команда уходила на матч. Казарма вмиг опустела: все пошли болеть за наших игроков. Я же валялся на койке и каждые пять минут поглядывал на часы, ломая голову над тем, какой сейчас может быть счет.

Вдруг в казарму вбежал один знакомый парень и, кинув фуражку на койку, воскликнул:

— Не могу я смотреть, как наших бьют!

Меня словно плетью стегнули. Не думая ни о чем, я бросился на стадион, решив, что если не удастся сыграть, то хоть ребят буду подбодрять.

Заметив меня, все начали перешептываться:

«Вон Сабо! Сабо!..»

А спустя минуту они начали громко скандировать:

«Са-бо!.. Са-бо!..»

Тренер сделал мне знак, чтобы я раздевался.

Через минуту я уже стоял в воротах. До конца матча оставалось всего тринадцать минут, а в наших воротах уже побывало пять мячей. Нападающий противника сильно пробил с близкого расстояния и, уверенный в голе, даже закрыл глаза. Но этот трудный мяч я взял. За оставшееся время по моим воротам пробили четыре раза, и я не пропустил ни одного мяча. Если бы я встал в ворота с самого начала матча, то мы наверняка выиграли бы игру. Я уж потом жалел, что не сбежал из казармы раньше: все равно грубо нарушил дисциплину…

Капитан Такач (он потом погиб в автомобильной катастрофе) был первым человеком в моей жизни, которого я искренне уважал. Он обращался со мной по-человечески и, даже направляя на гауптвахту, не ругался, а с каким-то сожалением говорил: «Ну что ж, иди, Сабо!» При этом вид у капитана был такой, будто он хочет обнять меня. И хотя я ни разу не рассказывал ему о своей нелегкой жизни, он, видимо, чувствовал, что я, несмотря на все свои проступки, отнюдь не являюсь мерзавцем. Взять хотя бы последний матч: ведь я самовольно покинул казарму не для того, чтобы выпить вина, а для того, чтобы помочь своим ребятам.

Обязанности ротного писаря я выполнял добросовестно: исправно вел документацию, вовремя составлял все графики, не считался со своим временем. Полгода у меня все шло гладко: я не имел ни одного замечания. Но вот я узнал, что в Шорокполане намечается вечеринка, и мне очень захотелось побывать на ней. Уже не помню, почему именно, но я не стал просить ротного отпустить меня. Все ребята получили увольнительные, которые я отдавал на подпись капитану перед самым его уходом из казармы. В спешке он подписывал увольнительные записки солдатам и среди них подписал ту, которую я сам выписал себе. Разумеется, на следующий же день капитан бросился искать меня и был очень удивлен, когда дежурный по роте доложил ему, что отпустил меня в краткосрочный отпуск.

По возвращении из отпуска я спокойно встал в строй роты, как будто за мной не было никакой вины. Капитан выслушал доклад старшины роты, а затем, подойдя ко мне, лишь укоризненно покачал головой, однако не произнес ни слова в упрек. И лишь когда я пришел в канцелярию, он сказал:

«Знаете, Сабо, человек, у которого такой ум, смело может применить его и в работе».

Я, правда, не могу сказать, что работал без всякой инициативы. Моя хорошая работа чередовалась с какими-нибудь глупыми выходками. Я всегда поступал опрометчиво, не думая о том, что устав запрещает делать то или это…

Однажды пришел ко мне солдат из числа женатых и сказал:

«Ко мне приехала жена, и мне бы хотелось побыть с ней в селе».

Солдат этот совсем недавно находился в краткосрочном отпуске и потому, естественно, не мог рассчитывать на новый отпуск. Он, собственно, даже к ротному по этой причине не осмелился обратиться.

Мне стало жаль солдата, и я выписал ему увольнительную, да еще сам подписал ее.

Солдат ушел в село, но вовремя не вернулся в полк. Разумеется, я был виноват и в душе решил, что больше никогда не стану доброхотствовать. Но разве я мог стать таким? Моей слабостью всегда было желание помогать тем, кто попал в беду. Спустя некоторое время я самовольно выписал увольнительную еще одному солдату, который тоже подвел меня, не вернувшись вовремя в часть. Меня посадили под арест на шесть суток, а когда я вернулся с гауптвахты в роту, в канцелярии уже сидел новый писарь. Разумеется, командир принял абсолютно правильное решение.

Прошел не один месяц, пока я понял, что не имею права поступать так, как мне заблагорассудится. Старался больше анализировать свои поступки, как советовал мне капитан Такач.

В начале весны на отчетно-выборном комсомольском собрании кто-то крикнул:

«А что, если мы Сабо выберем в секретари?!»

И выбрали. Сами понимаете, что командир роты этому не очень-то обрадовался, но ничего изменить уже не мог.

Я с головой ушел в работу. Каких только мероприятий не организовывал! Ребятам же я сказал: «Раз выбрали, то делайте так, как я говорю!» Расшевелил всех, даже старослужащих солдат, которые вот-вот должны были демобилизоваться и потому уже ничего не хотели делать. Мои старания не пропали даром: на первой же инспекторской мы вышли на первое место в полку. В качестве поощрения нас направили в летний лагерь на озеро Балатон…

И знаете, что я заметил за собой? Я стал образцовым солдатом, который болеет за общие успехи, вот что! Помню, перед стрельбами я находился в отпуске. На целых два дня раньше срока я вернулся в часть. Порой я сам себя не узнавал. Постепенно вошел во вкус солдатской жизни, понял, что воинский коллектив тем и силен, что имеет одну общую цель.

Чтобы вам лучше понять, какая у нас была рота, расскажу о нескольких «старичках», которые служили уже по третьему году. И если полгода назад только восемь «старичков» состояли в комсомоле, то сейчас все они самые активные наши комсомольцы.

Молодой человек часто может ошибаться по неопытности, особенно в армейских условиях, где запретов намного больше, чем на гражданке. Был у нас в роте кладовщик по фамилии Пишта Адам. Ну и натерпелись же мы с ним! Раза три в году он напивался как сапожник, но как кладовщик был незаменим. Склад он принял от одного сверхсрочника, у которого постоянно были недочеты. У Адама же все всегда было точно. Нам он тоже нравился, потому что умел выпросить на базе хорошее обмундирование…