Имре Уйвари - Особенный год

Один раз он появился в нетрезвом виде даже на стрельбище. Командир роты, естественно, строго наказал его, а мы вызвали Адама на комсомольское бюро, чтобы разобрать его поведение. Адам стоял перед нами с невинной физиономией. Сказал, что он здорово промерз на стрельбище, а мимо проходила какая-то старушка, в корзинке у которой была бутылка с палинкой. Старушка сжалилась над ним и поднесла ему стаканчик.

Мы внимательно выслушали его, а затем я строго сказал:

«А теперь брось валять дурака! Не считай нас идиотами и рассказывай все так, как было на самом деле!»

Адам немного помялся, но признался во всем. Мы его как следует поругали и отпустили, предупредив, что если подобное повторится, то так легко он не отделается.

Вдруг через несколько дней пришел он ко мне и пожаловался:

«Меня хотят исключить из комсомола!»

Мы, конечно, забили тревогу. Я понимал, что без решения бюро нашей организации его не имеют права исключить. Меня поддержали наши ребята.

Не подумайте, пожалуйста, что я покрываю недисциплинированных солдат. Нет и нет! Просто я не хочу, чтобы кого бы то ни было наказывали больше положенного. Против заслуженного справедливого наказания я никогда не стану выступать.

Вот возьмем хотя бы дело Ференца Бучи. В начале лета мы находились на учениях. Солдаты где-то достали вина, и Ференц напился. Его справедливо наказали. После этого он так старался, что с него не только сняли взыскание, но еще и поощрили за хорошую службу.

Да, чуть не забыл сказать, что я получил звание отличного солдата. И отнюдь не случайно. Представьте себе, что я даже из РПГ стрелял. Научился за довольно короткое время. Как сейчас помню, лежу я на стрельбище в смотрю туда, где должна появиться цель.

«Ну, Сабо, стреляй!» — донесся до меня голос командира полка. Оказывается, командир стоял позади меня.

Меня даже в пот бросило. Захотелось выполнить упражнение на «отлично». Отстрелялся я великолепно, поразив не только все свои цели, но еще и цель соседа.

Вскоре срок моей службы подошел к концу. Мне все говорят, что я за это время сильно изменился. Они, конечно, правы, я на самом деле изменился, и не столько сам по себе, сколько из-за благотворного влияния окружавших меня людей.

До призыва в армию я ухаживал за одной девушкой, родители которой запрещали ей встречаться со мною. Дело в том, что мы жили по соседству и они прекрасно знали, какой я. Когда же я вернулся из армии, они увидели не взбалмошного парня, а серьезного молодого человека.

Да, я чуть не забыл сказать вам! Собственно говоря, я даже не знаю своего настоящего имени. Я всегда считал, что я Йошка Барта, родился 6 января 1949 года. А вот когда получал паспорт, то удивился очень, когда под своей фотографией прочитал, что я Йожеф Сабо, родился 11 декабря 1948 года. Узнав адрес матери, написал ей письмо, в котором просил ее объяснить мне, как же это получилось.

Мать сообщила мне адрес отца, посоветовала обратиться за объяснением к нему. Жил отец в Карцаге, куда я и поехал. Мы с ним встретились. Передо мной сидел напуганный мужчина, опасавшийся, наверное, что я сяду ему на шею. Мне же от него ничего не нужно было, просто хотелось повидать родного отца. Однако откровенного и теплого разговора не получилось. Отец даже мне руки не подал. Я ушел, оставив его за столиком, и решил, что человека, по вине которого у меня было такое горькое детство, не стоит считать отцом…

Вы журналист, всем интересуетесь. Будет у вас время, съездите к нему, разузнайте, почему у меня получилась такая неувязка с фамилией. Я обращался с запросом в опекунский совет области, но ответа не получил, а хотелось бы узнать, в чем же, собственно, дело…

Вы хотите написать обо мне? Пишите, пожалуйста, только рассказ свой закончите словами, что в наше время больше нет «чужих» детей. И хотя я не выяснил точной даты своего рождения, одно я знаю точно: в армии я как бы заново родился.

Начинается последнее наступление. С самого рассвета мы с командиром разъезжаем по местности, глотая пыль. Глаза у меня слипаются от усталости: вот уже пятые сутки мы на учениях и спать приходится не больше четырех-пяти часов. Да разве это сон, когда уронишь голову на баранку и немного соснешь! Во время учений и маневров водителю, который возит командира, не позавидуешь. Все солдаты сидят в окопах, а мы как угорелые носимся от одного подразделения к другому. И если я не засыпаю за баранкой, так только потому, что переживаю за результаты учений вместе с командиром. На заднем сиденье устроился радист с рацией, ему тоже не позавидуешь. Он работает даже тогда, когда я изредка останавливаю машину, чтобы сделать короткую передышку.

Мы едем вдоль реки. Машину резко бросает из стороны в сторону:

— Варга, сынок, ты из меня всю душу вытрясешь, — усталым голосом говорит командир, хватаясь за что попало.

Я сбавляю скорость, и трясти начинает еще больше. Но нам нужно спешить, так что тут не приходится выбирать дорогу. Наконец выезжаем на более ровную дорогу.

Командир то и дело поглядывает на часы.

— Отстают, — говорит он и, повернувшись к радисту, добавляет: — Вызовите четвертого.

Раздается сильный треск из эфира, прерываемый бесстрастным голосом радиста:

— Четвертый, я Карой!.. Четвертый, я Карой! Как слышите меня? Прием…

Но четвертый почему-то не отвечает.

— Вызовите еще раз, — говорит командир.

По проселочной дороге к нам приближается командир одного из подразделений. Он докладывает о себе, и наш командир, показывая рукой вправо, спрашивает:

— А там что за колонна?

— Это одна из моих рот, не туда зашла.

Командир хмурит лоб:

— И что же дальше?

— Сейчас я их заверну сюда.

— Дорогое время теряете, к берегу выйдете с опозданием.

— Тогда я задействую другую роту.

— Хорошо! — Лицо командира проясняется.

Постепенно командир успокаивается. Вчера ему пришлось немало поволноваться. И было отчего. Штаб полка занял КНП на самом склоне холма, словно он находился не на учениях, а на воскресном пикнике. Солдаты разлеглись на солнышке, радуясь возможности вдохнуть свежего воздуха. В блиндажи заходили только по приказу. Учения были не из легких. И хотя командир полка старался планировать учения так, чтобы личный состав мог отдохнуть не менее четырех часов, из этого, как правило, ничего не получалось.

Мы торопимся к реке. Останавливаемся среди кустарника, и радист снова вызывает по радио командиров подразделений.

Над проселочной дорогой поднимается облако пыли: это мотопехота движется к реке.

— А где наши танки?

Командир смотрит на карту, отыскивая позиции танков. Обстановка становится напряженной, такой она бывает всегда накануне последнего наступления. С противоположного берега реки затараторил пулемет. Ему ответили с этой стороны.