Имре Уйвари - Особенный год

Когда такой человек попадает в новую обстановку, он долго не может найти себе места.

В последний призыв прибыл и к нам в роту парень, воспитывавшийся в детдоме. Помню, был такой случай. Отделения отрабатывали бег в противогазах. Командир скомандовал:

«Отделение! Газы!»

Все солдаты сразу же надели противогазы. Сделал это и новичок, но только на минуту. Пробежав несколько метров, он не только противогаз сорвал с себя, но и обмундирование начал сбрасывать и швырять на землю. Закричал он, начал ругаться. Разумеется, такое поведение новичка возмутило всех. Никто, однако, не мог понять, почему он так сделал. И только я один знал, что от бывшего детдомовца можно ожидать и не такого. Ему что ни прикажи, он будет сопротивляться.

Повели парня к замполиту. По дороге он успокоился и даже пообещал, что впредь будет выполнять все команды. Но когда снова пришлось надеть противогаз, парень опять запаниковал, бросился на землю, стащил с лица маску.

Много пришлось с ним повозиться, пока он не привык к солдатской жизни.

На теле у детдомовцев, как правило, можно найти следы татуировки. Я тоже был в детдоме, но никаких наколок на теле не делал, за что мои товарищи по детдому очень сердились на меня. Я отвечал им, что не хочу, чтобы у меня на теле были отметины, которые говорят о том, что я воспитывался в детдоме, а не в семье.

Конечно, я знаю, что для нашего общества я вовсе не потерянный человек. Когда так получилось, что родная мать не смогла воспитывать меня, я попал в детдом. И хоть там было совсем неплохо, мне немало пришлось поплакать от обиды и стыда. Стоило кому-нибудь приласкать меня, погладить по голове, как я сразу же начинал плакать.

В детдоме многих воспитанников навещали родственники, и я тоже с нетерпением ждал, что однажды и ко мне кто-то придет, но такого не происходило. По воскресеньям я без дела слонялся по коридору, заглядывал в комнату для гостей в тайной надежде, что меня кто-то ждет, возьмет за руку и посадит рядом с собой. Я медленно проходил мимо детей, которые разговаривали со своими матерями, и таращил на них глаза. Что такое материнская ласка, я уже не помнил, видимо, просто инстинктивно меня тянуло к матери. Возможно… Знаю, что и за доброе слово я тогда был способен на что угодно.

Увидев, как одна мать лохматит рукой волосы сына, я вышел в коридор и сам себе взлохматил голову. И даже радостно рассмеялся, как тот паренек, которого регулярно навещала мать, приносила подарки. Он хоть и жил в детдоме, но знал, что у него есть мать, что она заботится о нем. Как же мне хотелось, чтобы и меня хоть кто-нибудь навестил! Ложась спать, я не сразу засыпал. Я начинал мечтать, рисовал себе сцены встречи с матерью. Иногда я так и не засыпал до утра. Став постарше, я понял, что ждать мне некого, что ко мне никто не придет. Я начал интересоваться только теми ребятами, которым матери приносили подарки. Таких, как я, в детдоме оказалось немного. Одиночество сблизило нас. Более того, мы с ними даже начали проводить своеобразные операции. Например, узнав о том, что к кому-то пришла мать, мы поджидали этого паренька в коридоре, а когда он появлялся с подарком в руках, мы выхватывали пакет и исчезали.

Забившись в темный уголок, мы съедали подарок и тут же намечали для себя очередную жертву. Несколько раз нас наказывали за это, но мы не отказались от своих планов.

Плакал я теперь реже. На людей смотрел искоса и старался заботиться только о себе. По улицам ходил, опустив голову, чтобы не смотреть людям в глаза. Один раз я так задумался, что на меня наехала повозка. Было это так: мы возили дрова из села, и я чуть не попал под машину. Услышав, как заскрипели тормоза, я бросился на другую сторону дороги и оказался под повозкой, которую тащили волы. Я упал и разбил голову. Вы себе представить не можете, как я был рад! Голова моя болела сильно, но что такое головная боль, если вокруг тебя крутятся люди, интересуются тобой, утешают тебя. Мне дарили карамель, меня жалели…

Через несколько недель меня увезли в Сомбатхей, а затем в Шорокполани, где определили в семью Хегедюша. Там мне было неплохо. Дядюшка Хегедюш имел три хольда земли и еще немного брал в аренду. Я пас гусей, коров, ходил в школу, но главное заключалось в том, что я ел то же самое, что и хозяева. Через полгода к Хегедюшу приехали из опекунского совета, чтобы посмотреть, как я живу. Я пришел в грязной одежде, да и неудивительно: меня позвали прямо с поля. Представитель опекунского совета решил, что мне здесь живется плохо, хотя я и говорил обратное, и забрал меня в Сомбатхей. Через несколько дней я был уже в Теглаше, но сбежал оттуда. Меня поймали, привезли в детдом и наказали. Но я упрямо стоял на своем и просился к Хегедюшу. Никакие другие хозяева меня не устраивали. Меня тянуло к дядюшке Хегедюшу, в семье которого я впервые в жизни услышал простое человеческое слово. Когда я был голоден и просил есть, тетушка Хегедюш всегда говорила мне:

«Возьми поешь, ты же знаешь, где у нас еда!»

Такие слова по-настоящему может оценить только тот, кто хлебнул горя. Я стал готовиться к новому побегу.

Однажды вечером я тайком вышел из дома и, обходя жилье, направился к станции. Денег у меня, разумеется, не было и потому прыгать в вагон мне пришлось на ходу. Сев в вагон, я вывернул в углу лампочку и залез под полку. Я лежал в своем убежище и не шевелился, надеясь, что здесь меня никто не найдет. Меня бы так и не обнаружили, если бы у семьи, которая ехала в этом купе, не было ребенка. Он ползал по полу, и мать малыша, нагнувшись, увидела меня. Начались бесконечные расспросы: кто я такой, откуда, куда и зачем еду. Разумеется, я сказал, что еду из Сомбатхея, надеясь, что меня туда же и отвезут…

В конце концов в детдоме надоели мои фокусы, и меня отвезли обратно к дядюшке Хегедюшу.

Я обрадовался этому, подумав, что теперь моя жизнь будет спокойной. Хотя я был хрупким на вид парнишкой, но очень драчливым: никому не давал спуску.

В первую же неделю после моего возвращения к дядюшке Хегедюшу меня избил один учитель. За что, уже не помню, но я счел это несправедливым. На следующий день, собираясь в школу, я захватил с собой небольшую пилку. Подпилил ножки стола и стула, на котором сидел учитель. А потом каждый день пачкал пылью и грязью его сына.

Если же меня наказывали в школе, то не за плохую учебу, так как я всегда был отличным учеником, а за упрямство. А когда меня били, я сопротивлялся и давал сдачи. И хотя я все еще оставался ребенком, но уже не плакал из гордости. Однажды меня заперли в карцер за то, что я налил одному ученику чернил за воротник. Заперли и забыли, а когда на следующий день вспомнили обо мне, то нашли меня спокойно спящим на полу. Вы представляете, что было бы, если бы я не был детдомовцем.