Имре Уйвари - Особенный год

— Мы слышали, что вам такое сейчас на пользу.

— Это хорошее вино, густое, красное, — пояснил Кайди.

— Я в свое время тоже красным эгерским лечился, — лукаво подмигнул полицейскому Сас.

Йожеф Чаки громко рассмеялся и, взглянув на его румяные щеки, пошутил:

— Результат, я вижу, неплохой. Если бы я знал, что смогу таким стать, то пил бы только красное эгерское.

В такой непринужденной манере шел разговор между избежавшим смерти полицейским и солдатами-донорами, без крови которых раненому не удалось бы выжить. Разговор шел о жизни, о ее радостях. Чаки вспомнил жену, дочку и свой район, в котором он вот уже несколько лет подряд несет службу. Было время, когда он подумывал оставить опасную полицейскую службу, но ведь против собственного сердца не пойдешь. Работу он полюбил и уже не мог покинуть людей, которые уважали его и надеялись на него.

— Сейчас я снова чувствую себя здоровым человеком, — сказал Чаки, садясь на кровати и пожимая здоровой левой рукой руку Кароя Баллои, который сидел к нему ближе остальных. — Вот выйду из госпиталя, приеду к вам в часть и лично разыщу каждого донора, кто давал мне свою кровь, поблагодарю за то, что спасли мне жизнь. — Проговорив это, полицейский отвернулся, чтобы солдаты не заметили, как по его лицу текут горячие мужские слезы.

Болезнь навалилась на меня как-то сразу. Суставы ныли днем и ночью, а тут еще в довершение всего пришлось сидеть на строгой диете. А ведь я совсем не стар: мне еще и пятидесяти не исполнилось. Да, нашему поколению многое пришлось пережить, но мы выдержали!..

А могло случиться и так, что стал бы я подзаборником. Отец мой погиб на фронте в первую мировую войну, мать работала прачкой, воспитывая нас: меня и моего младшего брата…

После окончания начальной школы меня определили учеником к владельцу бакалейной лавочки. Одно время я даже исполнял обязанности помощника продавца. А в 1938 году меня призвали в армию. Вы, наверное, помните, что это было за время. Одна мобилизация следовала за другой, но я тогда мало в этом понимал. Мне очень хотелось работать на железной дороге, но призыв изменил все мои планы.

— Если ты станешь железнодорожником, всю жизнь будешь питаться всухомятку… В солдатах и то лучше живут, — говорили мне.

В 1941 году меня забрали на фронт. Думаю, вы прекрасно знаете, какие порядки были в старой, хортистской армии, так что ничего нового я вам не скажу. Для меня это было то же самое, что и обычная профессия, которая дает мне пропитание. Был я унтером и три года жил, можно сказать, спокойно.

Однажды суставной ревматизм приковал меня на целых три месяца к госпитальной койке. Тогда я и думать не думал, что эта страшная болезнь будет сопровождать меня всю жизнь.

Когда в сорок первом году меня послали на фронт, то назначили старшиной взвода связи. Я пережил все ужасы отступления. В начале августа в одном из боев «катюши» так потрепали нас, что из целого взвода в живых осталось только шесть человек.

Подошли мы однажды к реке, а я и плавать-то но умел. И до сих пор не знаю, как я добрался до противоположного берега. Меня поддерживало горячее желание живым добраться до дома. Переправившись через реку, мы пошли в горы, а там нас окружили и взяли в плен польские партизаны. Один наш вид говорил о том, что мы по горло сыты войной. Поляки отпустили нас по домам, больше того, они даже показали нам, куда идти.

Едва мы добрались до Венгрии, как нас сразу же схватили и бросили в концлагерь. В лагере с нами обращались как с предателями и изменниками родины. Спустя некоторое время нас снова отправили на фронт. В одном из боев меня контузило, и я попал в госпиталь. Затем сильный ревматизм приковал меня к постели. Третьего октября в Дебреценском госпитале и застал меня приказ об эвакуации. Сначала я решил, что никуда не поеду, останусь на месте, но старшина-сверхсрочник вызвал меня в канцелярию и пообещал, что даст мне такие документы, с которыми я смогу поехать куда захочу.

Моя жена с ребенком жила тогда в Кабе, к ним я и хотел поехать. Облавы следовали одна за другой, и я решил вернуться в Дебрецен, но вскоре попал к русским в плен. Отвели они нас в какой-то дом, но продержали там недолго. Однажды вечером началось какое-то столпотворение, стены дома заходили ходуном. Вдруг в дверях появился часовой и сказал:

— Давай домой, мадьяры!

Мы даже не пошевелились, потому что не поверили. К утру артиллерийская канонада стихла, и мы, выглянув на улицу, никого нигде не увидели… За несколько дней я добрался до дому. Оказывается, нашу деревню освободили советские части. Фронт продвинулся вперед, и оттуда доносился лишь приглушенный шум боя.

Постепенно налаживалась мирная жизнь. В первую очередь нужно было восстановить железную дорогу. До февраля я проработал на ней. А когда начались разговоры о том, что для новой армии набирают добровольцев, я поехал в Дебрецен и подал заявление. Рота наша формировалась в здании сельскохозяйственной академии. Меня назначили старшим над ста сорока голодными, полуоборванными солдатами. Начинали, как говорится, с нуля. Собирали по дворам повозки, лошадей, одежду и обувь. С грехом пополам одели и обули роту, а четвертого апреля 1945 года двинулись по направлению к границе Австрии. Однако по-настоящему повоевать нам не удалось: война скоро закончилась…

В конце мая я уже был в Балатоналмади. Там я познакомился с политработником Имре Ходошаном. Нелегкое то было время. Тогда я, разумеется, не знал, кому у нас в стране будет принадлежать власть. Старшиной нашей роты был бывший нилашист, который даже не скрывал своего прошлого. Большинство офицеров пришли из старой армии и, разумеется, не очень-то старались заниматься демократическими преобразованиями в армии.

В январе 1946 года из нашей роты демобилизовали всех офицеров. Из младших командиров остались мы с Ходошаном. Пришли мы с ним как-то в ротную канцелярию, чтобы решить, с чего начинать. Солдат в роте у нас было восемьдесят восемь человек. Самые нужные из них — портной да сапожник. Достали мы швейную машину, необходимый сапожный инструмент и организовали в одной из комнат мастерскую. Наладили работу: починку ботинок, сапог, пошив брюк из шинелей. Очень бедна была тогда наша армия. Часовой, заступая на пост, принимал от предыдущего часового вместе с постом и что-нибудь из обмундирования или обуви…

Весной 1946 года Ходошана перевели в пограничные войска, а меня вместе с личным составом роты — в Фехерварчурго. Жилось нам тогда нелегко: бывали перебои с мясом, рыбой. С продсклада нам чаще всего отпускали фасоль, и часть ее мы меняли на картофель. Свое более чем скромное меню мы обогащали довольно оригинальным способом: по воскресеньям организовывали танцевальные вечера, на которые приглашали сельскую молодежь, а входной платой на такой вечер для сельских парней и девушек служило одно куриное яйцо.