Имре Уйвари - Особенный год

Музыкант наш был вполне здоровым, но слишком хрупким для нелегкой солдатской службы парнем.

В то раннее утро он предстал передо мной в таком виде, что я невольно рассмеялся:

— Рядовой Юхас! Не слишком ли тепло вы сегодня оделись?

Солдат повел плечами и быстро, но смущенно ответил:

— Нет. Мне совсем не жарко… скорее, мне прохладно.

Спору нет, утро было холодное. Накануне после обеда светило солнце, а на рассвете внезапно похолодало до минус десяти. Здесь, на плацу, я тоже немного поеживался.

Солдаты топтались на своих местах, ожидая, когда очередь дойдет до них. Они то и дело потирали покрасневшие от холода руки.

— Марш будет форсированным, а на ходу вас в пот бросит, — объяснил я Юхасу, но он стоял, уставившись прямо перед собой в пустоту, и, видимо, думал в тот момент: «Оставили бы вы меня в покое, я и без вас прекрасно знаю, как нужно одеваться зимой, к тому же я уже не ребенок».

Встав перед строем роты, я объяснил:

— Завтракать будем на месте. Командирам взводов вести подразделения к месту назначения самостоятельно.

Марш начался. Городок только просыпался, и потому мы шли молча по еще пустынным улицам. Однако как только взвод, шедший в хвосте колонны, миновал крайний дом, я приказал:

— Песню!

Примерно на середине пути я остановился, решив пропустить мимо себя все взводы и посмотреть, как выглядят солдаты.

К тому времени немного рассвело, и я хорошо видел залитые потом лица солдат и их мокрые спины, от которых шел пар…

Когда солдаты замечали меня, они подтягивались, старались выглядеть бодрее. Некоторые из них сдвинули шапки на затылок. Мне пришлось сделать замечание. Шапки тотчас же поправили, вещмешки — тоже.

Рядовой Юхас плелся в самом хвосте взвода. Я еще издали заметил, что он отстает. Он расстегнул шинель. Когда он поравнялся со мной, я крикнул:

— Кто давал команду расстегнуть шинели?!

— Мне жарко… я весь потом изошел… — пролепетал запыхавшийся солдат.

— Немедленно застегнитесь! — приказал я Юхасу.

Он что-то хотел сказать, но, встретившись с моим взглядом, промолчал.

Я ходил вдоль роты, приглядываясь то к Юхасу, то к Карикашу, то к Шевелле и другим молодым солдатам.

Чем дальше мы шли, тем больше растягивалась колонна. То там, то тут плелись отставшие солдаты, поглядывая с нескрываемой завистью на проезжавшие мимо машины, в которых сидели бойцы технических подразделений.

Наконец Юхас вышел из строя и подошел ко мне.

— Товарищ капитан, — попросил он, — разрешите мне снять шинель. Мне жарко, я так больше не могу идти.

Вид у него был настолько несчастный, что мне стало жаль его. Красивые тонкие руки, уверенно извлекающие по вечерам из скрипки волшебные звуки, теперь дрожали, сжимая оружие. Дышал он тяжело, а от шинели на утепленной подкладке валил пар.

Я невольно вспомнил утренний разговор с солдатом и подумал: «Пусть это явится для него хорошим уроком».

Я уже хотел было разрешить ему снять шинель, как вдруг увидел, что Шевелла тоже вышел из строя и направился ко мне. Быстро оценив обстановку, я строго сказал Юхасу и Шевелле вместе:

— Встаньте в строй. Никаких поблажек я никому делать не собираюсь.

Шевелла довольно бодро встал в строй, а вслед за ним поплелся Юхас.

Я видел, что оба они, да и остальные солдаты изнемогают от жары, но остался непреклонным.

Во время привала Юхас снял с себя два теплых пуловера, привезенных из дома, но что он мог сделать с ногами, которые он натер, плохо навернув портянки? Кроме него ноги сильно натерли Шевелла и еще человек шесть молодых солдат.

За ротой медленно ехал грузовик, однако я никому не разрешал сесть в него.

Вскоре пришли на учебное поле. И хотя до него, как я уже говорил, было всего лишь десять километров, для молодых солдат этот небольшой марш явился серьезным испытанием на выносливость.

Весь день солдаты работали, отрывая траншеи и убежища для личного состава. Вечером, когда я дал команду прекратить работу, выяснилось, что сделано даже больше намеченного. Я приказал построить роту.

Солдаты, устав от марша и работы, мечтали отдохнуть и выспаться в стогах сена, которые стояли недалеко от дороги. Обратного марша они боялись, да, откровенно говоря, и я его немного побаивался.

Я даже подумал, что, видимо, придется разрешить нескольким парням, у которых были сильно стерты ноги, сесть на машину, как вдруг меня осенила одна мысль.

Встав перед строем, я громко сказал:

— В казарму пойдем по отделениям. Разрешаю идти любой дорогой. Отделение, которое придет в казарму первым, будет поощрено.

Настроение у солдат сразу же поднялось, они заметно оживились. Не дожидаясь приказа командиров отделений, солдаты начали готовиться к обратному маршу.

Барати, Токоди, Герьен и другие засновали между солдатами. Несмотря на поднявшийся шум, я отчетливо слышал советы, которые старослужащие давали молодым:

— Ты вот так держи карабин!..

— Почаще поглядывай на меня и делай то, что делаю я…

— Если пойдем по пахоте, ставь ногу на след впереди идущего…

Рота быстро тронулась в обратный путь.

Отделение Барати пошло по шоссе. Герьен повел своих подчиненных напрямик через поле. За ними двинулись и другие отделения. Солдаты шли настолько быстро, что я и командиры взводов с трудом поспевали за ними. Казалось, что от недавней усталости не осталось и следа.

Наш скрипач, Юхас, так оживился, что не только сам шел впереди, но еще и других подбадривал. Шевелла тоже шел в числе первых. Он так бодро переставлял ноги, будто они у него не были стерты и нисколько не болели. Правда, на привале потертые места перевязали, но чего стоит перевязка, когда свежая рана саднит, а портянка давит до боли ногу!

Каждому отделению хотелось прийти в казарму первым. И разумеется, воодушевились они не из-за обещанного поощрения или премии, а в первую очередь ради духа соревнования и спортивного, так сказать, интереса.

Молодые парни лет двадцати — двадцати двух не хотели признаться себе, что есть кто-то сильнее и выносливее их. Они не искали никаких уловок, а полагались целиком на свои силы, которых не жалели.

Мне хотелось бы рассказать о каждом отделении, но я расскажу лишь о подчиненных ефрейтора Герьена.

Солдаты этого отделения в тот вечер полюбились мне. Говорят, что командир должен одинаково относиться ко всем подчиненным, не деля их на любимых и не особенно любимых. Может, я и плохо поступаю, но, когда я смотрю на солдат из отделения Герьена, меня охватывает чувство гордости и сердце мое начинает биться сильнее.

Отделение двинулось напрямик, через поле. Я пошел за ним и все время наблюдал за солдатами. Местность была сильно пересеченной, и идти, да еще быстро, было нелегко.