Имре Уйвари - Особенный год

На следующий день Дьюлу отпустили домой, учтя, что это был его первый привод в полицию, да и в самом изнасиловании он непосредственного участия не принимал. Полиция ограничилась в отношении его строгим предупреждением.

Идти домой он не решился. Бродил бесцельно по улицам, зная, что отец его по головке не погладит. Несколько ночей он провел у знакомой женщины, а когда ему это опротивело, ушел от нее. Он искал себе комнатушку и работу, его мучил голод.

Сначала он устроился подручным каменщика. Но, проработав всего три дня, бросил все и уехал в провинцию. Судьба кидала его с одного места на другое. Дьюла чувствовал себя одиноким и никому не нужным. Впервые ему пришлось жить вдали от родительского дома, где мать всегда баловала его, а теперь он скитался неухоженный и грязный. Будущее виделось ему в самом черном свете. Повестка с призывного пункта не застала его дома. Его слали разыскивать по стране. Нашли и в сопровождении полицейского направили на призывной пункт. Чувство стыда в нем уже притупилось. Он, сжав зубы, сносил все, что уготовила ему судьба.

В первые дни службы мы, командиры, не замечали за ним ничего особенного, разве что он казался немного инертным.

И вот теперь он сидит передо мной с низко опущенной головой. Я смутно догадывался, что творится в его душе. В течение многих месяцев Дьюла Надь постепенно сгибался под тяжестью самообвинения. Но разве можно описать это словами? Как понять, каким путем он дошел до того, что вдруг потерял всякий интерес к жизни?

Выдающиеся педагоги не раз и помногу писали о том, как окружение влияет на человека. На Дьюлу Надя влияло не одно окружение, а когда он начал катиться по наклонной плоскости, то обвинил в этом не самого себя, а других. Разумеется, у нас нет никакого сожаления по отношению к тем, кто толкнул его на плохой путь… Что-то шевельнулось и у меня в груди.

Я подумал о том, что солдат вот уже несколько недель служит у меня в роте, а я не догадался протянуть ему руку помощи. Чего он ждал от нас? Почему он вдруг решил уйти и от нас? Возможно, он чувствовал себя среди нас чужим и ненужным? А быть может, именно здесь, оказавшись в обществе честных людей, он вдруг почувствовал угрызения совести?

Большинство парней, которые сбились с пути, почувствовав поддержку, решительно порывают со старой жизнью. Насколько мне известно, до такой крайности, как Дьюла, доходят, к счастью, лишь единицы. В тот вечер, сидя с Дьюлой в канцелярии, я был готов строго осудить не только тех, кто толкнул парня на скользкий путь, но и тех, кто вовремя не протянул ему руку помощи.

Родители Дьюлы тоже должны были извлечь из этой истории надлежащий урок. Мать Дьюлы рисовала сыну сказочное будущее и всячески старалась лишь ограждать свое дорогое чадо от жизненных невзгод, вместо того чтобы готовить его к жестоким житейским битвам.

Я обвинял и отца Дьюлы, который оттолкнул сына в тот момент, когда тот больше всего нуждался в помощи.

«А что сделал я сам? — размышлял я. — Просидел с ним в канцелярии до рассвета? Попытался ли я вдохнуть в него надежду, убедить его в том, что у него еще есть возможность начать жизнь с начала?»

Я чувствовал, что Дьюла теперь винил в случившемся и самого себя. Он очень переживал, нервы его были напряжены до предела. От меня он в тот момент ждал не наказания, а лекарства, которое исцелит его.

Его нужно было поддержать. Дьюла способен бороться за самого себя. Очистив душу откровенным признанием, он уже стыдился своего падения.

Ребята из отделения, конечно, помогут ему. Поможет и командир взвода лейтенант Секереш, который умеет тактично подойти к людям. И даже вечно ворчащий командир отделения ефрейтор Токоди и тот не откажет в помощи. Только вместе с ними, вместе со всем коллективом нам удастся поставить парня на ноги.

В воскресенье состоялась драматическая встреча Дьюлы с отцом. Я послал ему телеграмму и просил приехать в часть. Отец приехал, и я лично рассказал ему обо всем, что случилось с его сыном.

Старый рабочий сидел, уставившись на карту, висевшую на стене, будто хотел прочесть на ней ответы на все вопросы, которые я ему задал.

— Ума не приложу, от кого он унаследовал такой дурацкий характер? — пробормотал он наконец себе под нос.

Я промолчал. О его сыне, Дьюле Наде, мне было известно только то, что тот мне сам рассказал. Я, конечно, понимал, что по наклонной плоскости он покатился под влиянием не характера, а среды.

Я попытался уговорить отца помириться с сыном и поговорить с ним по душам, как будто ничего не случилось.

Отец молчал, разглаживая узловатыми от тяжелой работы пальцами скатерть на столе.

— Позовите этого типа! — сказал он после долгого молчания.

Дьюла вошел в канцелярию с опущенной головой и остановился на пороге.

При виде сына отец встал и влепил ему две оплеухи. Все произошло так быстро, что я не успел помешать ему. Затем старик повернулся к сыну спиной и, словно оправдываясь передо мной, убежденно сказал:

— Он это заслужил… Он знает за что… Так с ним следовало бы раньше поступить, тогда, быть может, он не дошел бы до такого позора…

Дьюла стоял не шелохнувшись.

Я боялся, что, получив оплеуху, он выбежит из комнаты и бог знает что сделает.

В ту ночь, разговаривая с парнем, я, словно нянька, ухаживал за ним, старался, чтобы он понял: я не считаю его конченым человеком и от души хочу помочь ему встать на ноги.

Теперь же я решил, что отец своими оплеухами все испортил. Вместо того чтобы обратиться к сыну с добрыми словами, он снова оттолкнул его от себя. Однако я и словом не обмолвился, поняв, что нужно набраться терпения и ждать, пока отец с сыном сами по-родственному не выяснят свои отношения.

Несколько минут в комнате ничего не происходило. Отец стоял у окна и смотрел на голые тополя, а сын ожидал его решения, стоя у двери. Лицо его горело, но он даже не дотронулся до него руками. Он не плакал, но, видимо, ему было стыдно, отчего он все время смотрел себе под ноги.

Первым пошевелился отец. Он подошел к столу, сел на стул и начал развязывать вещмешок, с которым приехал. Он вынул каравай белого домашнего хлеба, завернутый в полосатый кусок материи, и, положив хлеб на стол, сказал сыну:

— Вот тут тебе… мать кое-что прислала.

Сказав это, он, даже не посмотрев на сына, обратился ко мне, показывая на бутыль, которую он извлек из мешка:

— Если вы не обидитесь… это не из корчмы. Один коллега привез из села… домашняя палинка…

В этот момент зазвонил телефон. Меня выбывали на КПП. Оставив их вдвоем, я надолго ушел из канцелярии.

Когда я вернулся, отец и сын мирно сидели за столом и ели.

Увидев меня, отец встал, взяв в руки бутылку, кивнул в сторону сына и спросил: