Имре Уйвари - Особенный год

— Надеюсь, вы этого так не оставили? — спросил я.

— Нет, конечно. В тот же вечер я провел в отделении собрание, на которое пригласил Барати, а тот привел с собой Петени. Все, как есть, выяснили. Интересное получилось собрание!

— А знаешь, что мне на следующий день сказал Петени? — Барати положил руку на плечо Герьена. — Вот что: «Уж лучше бы вы меня, товарищ командир, наказали, а то все меня теперь ругают». «Вы сами в этом виноваты, — ответил я ему. — Надеюсь, это для вас будет уроком на всю жизнь».

Постепенно командиры отделений разговорились. Зашла речь о машинах, о предстоящих полевых учениях, о боевых стрельбах, а самое главное — о воспитании молодых солдат.

Младших командиров интересовало прежде всего, признают ли их солдаты за настоящих командиров. Об этом интересно говорил ефрейтор Бене:

— Я не раз беседовал с солдатами, пытаясь лучше понять их. Я внимательно следил за выражением их лиц и видел, что не все они хотят открыть нам свою душу. Задавать им вопросы? А что толку? Я решил набраться терпения и ждать. Ведь я живу среди них и потому могу ежеминутно наблюдать их жизнь, а если быть особенно наблюдательным, то можно узнать и кое-что об их мыслях. Я спрашивал о чем-нибудь Сиксаи, и, отвечая, он с каждым разом становился мне все понятнее и понятнее. Однажды он сказал мне о своей матери: «Напишу-ка я своей старушке письмо, пусть почитает его соседям, похвастается, какой у нее сын…» Всего, казалось бы, несколько слов, а за ними раскрывается душа человека. А если общаться с ним только официально, то многого не узнаешь… Другой солдат, напротив, ведет себя совсем не так. Вот взять, например, Хорвата. До армии он работал на заводе «Ганц». Слышали бы вы, с какой теплотой он рассказывает о своих товарищах по работе, а о себе ни слова. И все же я его понимаю, знаю, что он добрый, честный парень. За Сиксаи нужно присматривать, а Хорвата самого можно приставить к кому-нибудь, чтобы он помогал другим…

Так непринужденно текла беседа. Кто знает, как долго мы еще проговорили бы, если бы в зал не вошел дежурный и не сказал:

— Товарищ капитан, докладываю, что через двадцать минут будет вечерняя поверка.

Ничего не поделаешь — распорядок дня нарушать не позволено, а Ленжер сегодня дежурный и, следовательно, обязан следить за ним.

Когда я прошел через КПП, горнист протрубил «Отбой». В большом сером здании одно за другим гасли окна. Я остановился и посмотрел на окна своей роты. В одном из них мелькнула фигура Ленжера, который прошел между рядами кроватей, и вслед за тем сразу все восемь окон погрузились в темноту. Рота спала.

Я уже привык к тому, что родители, родственники и невесты солдат довольно часто пишут письма командиру части и просят отпустить их сына или жениха в город или же в краткосрочный отпуск. Иногда, но значительно реже, получал я письма и от демобилизованных солдат. Они коротко сообщали о своей жизни, а в конце письма просили совет или какую-нибудь справку.

Несколько дней назад я получил странное письмо от матери одного солдата. В начале письма она просила извинения за беспокойство, а ниже писала буквально следующее:

«Я простая рабочая женщина. Муж мой погиб на войне, а старший сын, Шандор Видош, служит у вас. Со мной дома осталось еще двое детей, младшеньких. Поймите меня правильно, уж не настолько я богата, чтобы посылать сыну по нескольку сот в месяц. Я вас очень прошу, если, конечно, это возможно, уменьшите сумму, которую он должен выплатить, так как я не могу лишать детишек самого необходимого. Я думаю, что вы пойдете навстречу моей просьбе, у вас ведь тоже, наверное, есть дети, и вы поймете…»

Я перечитал письмо несколько раз, пока не начал догадываться, в чем тут дело. Я знал, что солдаты очень часто пишут родителям письма с просьбой прислать денег и родители, как правило, присылают. Те, что посостоятельнее, присылают больше, что победнее — меньше. Я в принципе вообще сторонник того, чтобы родители никаких денег сыновьям не присылали, так как по опыту знаю, что деньги, так легко достающиеся их отпрыскам, тратятся ими быстро и бездумно. Получит солдат деньги из дому, пригласит товарищей в корчму, где они пьют вино, когда с умом, а когда и без ума. Как правило, от такой «помощи» бывает только вред, а необходимости в ней нет никакой.

Я, правда, никогда не видел, чтобы Видош ходил куда-нибудь развлекаться. У меня сложилось впечатление, что это тихий, скромный парень. Именно поэтому письмо его матери очень удивило меня. Я никак не мог понять, зачем солдату понадобились деньги, которых в семье и так кот наплакал.

После обеда я вызвал к себе Видоша. Как только он вошел в канцелярию, я, не давая ему опомниться, спросил:

— Сколько у вас сейчас денег?

Парень сначала побледнел, а затем покраснел как рак.

— Нет… нет у меня денег, — запинаясь, ответил он.

— Когда вам последний раз присылали из дому деньги?

— Четыре дня назад.

— Сколько?

— Двести форинтов.

— Прокутили их?

— Нет.

— Тогда где же они? — спросил я сурово.

Солдат немного помолчал, а затем сказал:

— Истратил.

Я подошел к нему вплотную и приказал:

— Посмотрите мне в глаза.

Он повиновался. Я тихо сказал:

— И не стыдно вам? Мать ваша работает целый день, чтобы как следует воспитать двух ваших младших братишек, а вы просите у нее деньги. А не подумали о том, что братишек не только прокормить, но еще и прилично одеть нужно, на них одной обуви не напасешься. Вы же здесь на полном государственном обеспечении и еще денежное содержание получаете. Как можно быть таким бездушным?

Письмо матери ошеломило солдата.

Я же невольно вспомнил свою молодость, когда я и мне подобные парни почти никогда не имели карманных денег. У нас в семье было пятеро работающих. Все они работали в шахте, и все равно жили мы более чем скромно. В театр мы вообще не ходили — из-за денег, конечно, — в кино и то редко бывали. Если когда наскребешь мелочи на бокал вина с содовой, то просидишь за ним не один час. В году раза четыре-пять мы ходили на гулянки (и то по большим праздникам), где скромно веселились.

Теперь же у молодежи совсем другая жизнь. Молодые люди могут учиться, если хотят, конечно. У них больше возможностей повеселиться, чем следовало бы. А это располагает к легкомыслию. Понимает ли кто-нибудь из них, что и сейчас, когда жизнь стала по-настоящему хорошей, все равно нельзя без конца веселиться?

Я вспомнил выступление Задори на комсомольском собрании, когда обсуждалась программа культурных мероприятий и он с пеной у рта отстаивал танцевальные вечера и экскурсии, а помимо них ничего предложить не мог.

— С помощью этих мероприятий нам удастся завоевать молодежь, — отстаивал свою точку зрения Задори, а когда я заговорил о нашей работе, сказал: