Имре Уйвари - Особенный год

— Товарищ сержант, я не умею плавать!

— Кто еще не умеет плавать? — спросил я.

И вдруг все, как один, подняли руки. Я не верил своим глазам: оказалось, что по стечению обстоятельств никто из отделения не умел плавать. Дело в том, что я и сам-то не умел плавать, но только не смел сознаться в этом. Я сказал, что каждый солдат получит специальный жилет, в котором легко держаться на воде.

Мы спустились к Дунаю. Столкнули на воду лодку, после чего я подал знак нашему пулеметчику, чтобы он шел к лодке. Но он даже не пошевелился. Стоял как парализованный.

— Ну что вы стоите? — спросил я его недовольно.

— Я боюсь, — пролепетал солдат, — утону я.

— Немедленно садитесь в лодку! — приказал я.

Пулеметчик неохотно сел. Когда все заняли свои места, мы оттолкнулись от берега и поплыли. Солдаты побледнели и испуганно смотрели на меня. От страха они даже не могли грести как следует. Не скрою, меня и самого охватил страх. На широком Дунае наша лодка казалась скорлупкой. Течение в том месте было сильным, и нашу лодку начало сносить вниз.

— Вода!.. Вода!.. — вдруг истерически закричал кто-то.

— Замолчать! — крикнул я. — Я тоже не умею плавать, но не паникую! Смотрите!

Положив оружие на дно лодки, я мешком перевалился через борт и упал в воду. Все испуганно вскрикнули, но, как только увидели, что спасательный жилет держит меня на воде, сразу же успокоились.

— Вот видите, я свободно держусь на воде, — сказал я, подплывая к лодке.

Страх у солдат как рукой сняло. Они энергично налегли на весла, а когда мы подплыли к противоположному берегу, некоторые уже шутили.

— Я тоже считаю, что страшным бывает только то, чего человек еще не понимает, не осознает, — проговорил Токоди. — Я, как сейчас, помню, как я первый раз стоял в карауле. Поставили меня к складу с боеприпасами. А было это в январе, холод стоял собачий. Я тогда очень боялся. Думал, что два часа, которые мне нужно было отстоять на посту, так никогда и не кончатся. Какие только ужасы мне не мерещились! На каждый, даже малейший шорох, я хватался за оружие. Пот меня прошиб. А когда меня сменили и я оказался в караульном помещении, сел я на топчан, а сам думаю: «И это все? А чего я, собственно, боялся?» Когда меня снова поставили на пост, я, разумеется, тоже боялся, но уже не так сильно. А спустя две-три недели я стоял на любом посту без всякого страха.

Попросил слова Балатони:

— Я считаю, что вооруженный солдат, который умеет обращаться с оружием, ничего не должен бояться. Один сержант артиллерии рассказывал мне, что его при первой стрельбе задело по руке при откатке орудия. Ему объяснили, что это произошло только потому, что он неправильно действовал, а он все же боялся подходить к орудию. Прошел страх лишь тогда, когда заряжающий научился правильно обращаться с орудием…

— А я долго боялся танков, — заговорил Балог. — Я участвовал в учениях, мы сидели в обороне, а на нас наступала пехота «синих» и танки. Нам была поставлена задача, которая заключалась в том, чтобы «уничтожить» пехоту «синих». С ней мы справились, но когда танки подошли совсем близко, я испугался, вскочил и побежал. Командиру отделения с трудом удалось остановить меня. Я испугался, что меня танк раздавит. Позже я научился прятаться от танков на дне окопа, научился бороться с ними. И страха как не бывало…

— Все это так, — заметил лейтенант Крижан, — но при современной войне все же подчас паники не избежать. Представьте себе, что противник применил атомное оружие. Что тогда?

Я ждал этого вопроса. И хотя солдаты только что делились воспоминаниями о том, как им удалось преодолеть свой страх, я все же не представлял, как они будут действовать в условиях применения противником атомного оружия.

Я понимал, что их нужно как-то подготовить и к такому варианту. Но как? Имитировать взрыв атомной бомбы не так-то просто. Такое не под силу не только ротному, но и полковому командиру.

Секереш однажды сказал, что нам не мешало бы познакомиться с оружием противника хотя бы по чертежам и картинам, еще лучше — увидеть это оружие в учебном фильме, тогда солдаты будут иметь о нем хоть какое-то представление.

Солдаты продолжали рассказывать, как каждому из них удалось победить свой страх, а я тем временем думал о том, что мне, пожалуй, нужно почаще ставить роту в неожиданные и непривычные ситуации.

В субботу вечером я возвращался домой вместе с лейтенантом Секерешем. Жили мы недалеко друг от друга, и взводный частенько дожидался меня, чтобы по дороге домой поговорить о работе, о солдатах и их подготовке, да и вообще о жизни. Бывало и так, что моя жена, встречавшая меня у дома, прерывала наш разговор с Секерешем, который мы начали на КПП да так и не докончили.

Но в тот субботний вечер Секереш почему-то был молчалив. Он коротко, но вежливо отвечал на мои вопросы, а сам ни о чем не спрашивал. Довольно долго мы шли молча, а потом вдруг Секереш спросил:

— Товарищ капитан, могу я быть с вами откровенным?

— Что за вопрос? Конечно, — удивленно сказал я.

— Хочу поговорить с вами как коммунист с коммунистом…

— Вы же знаете, товарищ Секереш, — перебил я командира взвода, — коммунист имеет право высказывать свое мнение не только на партийном собрании, а везде и всегда. И это не только его право, но и обязанность.

— Но я хотел поговорить о вас лично, о нас с вами и вообще о командирах взводов.

Я посмотрел ему в глаза и понял, что Секереш скажет мне что-то такое, о чем он думает давно, но то ли не имел удобного случая, то ли просто не смел высказать.

— Говорить мне об этом нелегко, — начал Секереш. — Я и раньше хотел сказать, но не решался. Вы командир, и я боялся, что вы на меня рассердитесь, а то, чего доброго, сочтете меня клеветником, который хочет подорвать ваш авторитет.

— Говорите смело, — подбодрил я Секереша. — Может, вы и не ахти какую радость доставите мне своими словами, но ведь почти все лекарства бывают горькими. Чувствую, что вы не расхваливать меня собираетесь.

— Товарищ капитан, вы оторвались от нас, командиров взводов. Хотя вроде бы вы каждый день и находитесь с нами, но нас разделяет пропасть.

— Это как же понимать?

— Вы не интересуетесь жизнью подчиненных вам офицеров. Ну, к примеру, возьмем лейтенанта Балайти. Два года он живет далеко от семьи, а вы за это время ни разу даже не спросили его о том, почему он живет один и что думает об этом его жена, с которой бедняга встречается раз в две недели.

— Я пытался выхлопотать ему квартиру, но ничего не вышло. Вы и сами знаете, что с жильем у нас большие трудности. Возможно, к осени и удастся, — ответил я.

— Он это понимает, не в этом дело. Балайти беспокоит другое. Помните, товарищ капитан, когда у нас в полку был командир дивизии? Увидев Балайти, он подозвал его к себе, пожал ему руку и спросил: «Как живете, товарищ Балайти? Как ваша супруга и сынок? Удалось ли вам получить квартиру?..» Долго они тогда разговаривали. После этого Балайти сказал мне: «Видишь, дружище, командир дивизии и тот поинтересовался, как живет моя семья, а наш капитан ни разу меня об этом и не спросил». Да, Балайти без семьи живется нелегко, с тоски он даже к вину пристрастился. Когда же мы как-то пропесочили его, он нам ответил: «А разве я нормально живу? Женат, ребенок есть, а я к ним только в гости приезжаю, словно дальний родственник!» Мы его ругали, а он только отмахнулся. Кого, мол, здесь интересует ого судьба и то, что он уже два года живет без семьи?..