Имре Уйвари - Особенный год

К тому времени я вышла замуж. Мой муж служил в полку рабочей охраны, пошла туда фельдшером и я. Теперь я, как вы видите, капитан медицинской службы. У меня есть сын Лаци, он родился в ноябре 1957 года, а вскоре после него родилась моя дочка Кати. Счастливые, веселые дети. Они ничего не знают о том, какой трудной жизнью жила в их возрасте мать. И хорошо, что не знают. Теперь вы, видимо, понимаете, почему я не обращаю внимания на тех, кто шепчется за моей спиной. Я имею право громко говорить, потому что заслужила это право своей нелегкой жизнью…

Затаив дыхание слушал я историю жизни этой женщины.

Придя домой, тотчас же взялся за перо, чтобы написать о ней и вдруг подумал: «А что сталось с другими детишками из семьи Фаркашей? Куда их забросила судьба?»

Начались поиски. Больше всего удалось узнать о брате Эржи, подполковнике Яноше Фаркаше. Я разыскал его, он служил в небольшом провинциальном гарнизоне. Из разговора с ним мне стало известно много нового о семье Фаркашей.

Когда я появился на квартире подполковника Яноша Фаркаша, он как раз оказался дома, так как находился в учебном отпуске. Увидев его, я так и замер: передо мной стоял человек, с которым я уже был знаком.

— Это ты? — улыбнулся я, обнимая Яноша.

— Конечно, я, кто же еще? Я и есть один из семьи Фаркашей.

— Ты знаком с тем, что я написал о твоей сестре?

— Да. Мы с ней несколько раз встречались, и она рассказывала мне об этом.

— Тогда ты догадываешься, зачем я приехал.

— Хочешь продолжить…

— Да, конечно.

— Завтра у меня экзамен в университете.

— Тем более тебе надо переключиться на другое…

— Вообще-то ты прав… Только для начала я сварю кофе.

Я с нетерпением ждал рассказа Яноша. Эржи, когда я у нее был, показывала мне много фотографий. На одной из них был запечатлен ее братишка Янош. С фотографии на меня смотрел худой мальчуган в бедной одежде. О нем Эржи ничего не говорила, она только сказала, что его жизнь тоже была не сладкой.

И вот кофе на столе. Мы молча пьем его из крошечных чашечек.

— Ты всех членов нашей семьи будешь разыскивать? — нарушил молчание подполковник.

— Всех.

— Нелегкая задача. Я почти никого не помню. Вот только с Эржи поддерживаю связь.

— Ничего, я разыщу и остальных. Ты первый на очереди. Рассказывай все как на духу.

— Так уж и все?

— Разумеется, все: о своей жизни, о детстве, обо всем, что только помнишь.

— Я расскажу, а тебе только удивляться придется. В детстве я побывал у многих хозяев, и каждый из них числился моим опекуном-воспитателем. Я даже имен их не запомнил, такими «хорошими» они были. Как звали лошадей, за которыми я приглядывал, помню, потому что для меня они были нежнее любого человека, тем более что я и жил рядом с ними в конюшне.

— Это когда ты «в людях» жил?

— Да, с этого я и начну… Родился я 28 декабря 1930 года в Уйпеште. Мы часто переезжали с квартиры на квартиру, но я запомнил одну, что на улице Ес, в доме № 64. Мы снимали ее в подвале. Состояла она из одной комнаты, кухни и сарайчика, где хранились дрова. Перед самым нашим домом ходил трамвай. Не помню только, какой номер. Мы с братишками собирали камешки и клали их на рельсы, наблюдая, что с ними станет. Сколько же лет мне тогда было? Наверное, года четыре, не больше. Мы, мальчишки, собирались группами и так, все вместе, ходили по улицам. «Охотились» за булочником, который в огромной корзине разносил своим клиентам хлеб и булочки. Мы подстерегали его, подкладывали на его пути камни, а если он спотыкался и падал, то собирали булочки, которые рассыпались по земле, и тут же убегали.

Тогда у меня была одна цель, одно желание — хотя бы раз досыта наесться. Мать обычно кормила нас вареным картофелем, иногда кто-нибудь из соседей, жалея нас, давал нам хлеба. По ночам мне снились сны, в которых я видел хлеб, колбасу и картошку. Как мне тогда хотелось есть!

У Аттилы Йожефа есть стихотворение, в котором он рассказывает о пролетарских детях. Ты, наверное, его знаешь. Ребенок постарше нянчится с меньшими братишками. Нечто подобное было и у нас. Когда мама уходила на работу, она поручала старшему из нас малышей. А тогда самой маленькой у нас была сестренка Жужика. Мать оставляла ей в банке каши, которой мы и должны были кормить Жужи. Иногда мы не удерживались, и каждый съедал по ложке каши. Жужика плакала, хотела есть. И когда мать возвращалась с работы, она не могла понять, почему Жужи плачет. Наевшись, сестренка моментально засыпала…

Что же я еще помню? Помню двор, узкий темный коридор в доме, раковину, рядом с которой стояла моя койка. Теперь это покажется смешным, но я очень часто залезал не на кровать, а под кровать; прятался, напроказив или тогда, когда пьяный отец начинал скандалить. Нас, детей, отец почти не обижал, но я все равно очень боялся этих ночных скандалов. Мама обычно просила у него денег, а он их не давал ей. Они ругались, а я с испугом следил за ними из-под кровати, ожидая, когда они замолчат и в доме станет тихо. Тишину я очень любил. В тишине можно было спать спокойно и видеть приятные сны.

О нашем детстве ты уже знаешь от Эржи. Все так и было. Она только во времени немного ошиблась. Все события происходили на год позднее. Летом 1935 года отец перевез нас на улицу Юллеи. Мне тогда было четыре с половиной года, Эржи исполнилось пять с половиной, старшему братишке Золи — почти семь, младшему брату Пали — три, Жужи — только два года, а маленький Геза еще лежал в колыбели. Отец забирал нас всех и вел гулять. Однажды он нас пятерых так и привел в приют. Не успели мы опомниться, как его и след простыл. Мы плакали, звали его, но все было напрасно. Потом нас всех увели в здание…

В приюте нам все казалось непривычным и чужим. Там нас в первый раз в жизни выкупали в ванне. На столе, за который нас усадили, была разостлана чистая скатерть. Нам дали что-то поесть, но мы, напуганные и расстроенные, даже есть не могли. У нас, как и у всех маленьких детей, было свое чувство солидарности: стоило кому-нибудь из нас заплакать, как тут же начинали реветь остальные…

Потом нас перевели в Дембеш. К нам в приют часто приходили чужие люди. Они забирали детей к себе. Однажды мне сказали, показав на какую-то женщину:

«Она будет твоей мамой!»

Я же, вырвав свою ручонку из рук той женщины, заорал:

«Она не моя мама!.. Отпустите меня домой!»

«Замолчи, негодник! — прикрикнула на меня воспитательница. — Теперь твоей мамой будет эта тетя!»

Я забился в угол. Низко опустив голову, никого не подпускал к себе. Любого, кто приближался ко мне, я щипал, царапал, кусал, отталкивал.

Незнакомая дама, подождав немного, сказала мне:

«Иди ко мне, сынок, у меня тебе будет хорошо».

Ее ласковый голос смягчил мое сердце. У этой женщины я прожил почти год. Она действительно была очень добра со мной, любила и жалела меня. Последующие годы были для меня намного тяжелее. Все, у кого я работал, смотрели на меня как на рабочую силу и так загружали меня различными поручениями, что даже по воскресеньям у меня не оставалось ни минуты свободного времени. Со своими братишками и сестренками я встречался только по воскресеньям, и то не всегда. Иногда братишки приходили навестить меня, но мой хозяин, завидев их, еще издалека кричал: