Надежда Нелидова - Молчание девчат [сборник]

А на соседней базе такого мальчугана пустили без пароля — всё ружейное хранилище взлетело в воздух.

Утром из деревни, где жил мальчик, прибыли его родственники. Дело ограничилось выдачей нескольких мешков сахара и крупы.

Некоторые новобранцы гибли по глупости. Уходили в самоволку, чтобы накупить в лавчонке восточных сладостей, в пяти минутах ходьбы от КПП. Дети же! И исчезали. Насовсем.

Либо находили их подброшенными, с распоротыми животами, с забитыми в рот собственными кишками и гениталиями. «Жри, русский собак!»

…На разведку в кишлак были посланы три бойца. В назначенное время не вернулись. С белым флагом на переговоры пошла вторая группа. Смугло-грязные «духи», дружелюбно смеясь, пообещали:

— Завтра вернутся ваши разведчики. Красивые, как цветы. Тюльпаны. Видели, у нас весной цветут? Ай, красиво цветут!

Назавтра рота вошла в кишлак. На площади висели подвешенные за руки к перекладине три тела. Тела?!

Парням выкололи глаза и вырвали с корнем язык. Надрезали кожу и заживо содрали, завязав лохматые «лепестки» кровавым узлом поверх голов.

На другой день сослуживец ему сказал:

— Серый, да ты у нас засеребрился.

Афганской войны в Советском Союзе не существовало. Родина ударно трудилась, пополняла закрома, строила БАМ. Пела «Миллион алых роз», танцевала входящий в моду брейк, теснилась в очередях за дефицитными «стенками», сапогами, шпротами…

…— Страшно, Серёженька? — спрашивали Таисия Андреевна.

— Нет, мама, не страшно. — Подумав, уточнил: — В бою не страшно.

Ранней весной он ещё приезжал на трое суток. Его переводили на самые передовые позиции.

— Потом до меня дошло… — раздумчиво покачивается на кровати Таисия Андреевна и зябко кутается в кофту, хотя в палате жарко. — Дошло, говорю, до меня. Серёже, как смертнику, дали возможность проститься с нами, родными.

Он сопровождал восемь «чёрных тюльпанов». В городе Салават родственники убитого башкира пытались вскрыть гроб. Мать, как раскосматившаяся медведица, впилась Сергею в лицо ногтями:

— Сам-то небось живой! За спинами наших детей прячешься, офицер!

…— Сейчас, бывает, выну из шкафа его афганскую панаму… Она выгорела, белая, всё ещё солёная от пота… От слёз ли моих? Уткнусь, понюхаю… Всё ещё пахнет им…

Росистым августовским утром Таисия Андреевна вышла из дому. Зрели в парниках огурцы, наливались бордовым соком помидоры. Земля по-матерински хлопотливо торопилась вскормить всё жадно и молодо произрастающее на ней.

На изгороди по всему периметру огорода, будто старухи, закутанные в серые шали, на каждом столбике сидели нахохленные крупные вороны. Никогда она их не видела столько. Обычно шумливые, они загадочно молчали и поглядывали на неё блестящими бусинками глаз.

— Кыш, окаянные!

Домой вернулась, задохнувшись, держась за сердце. Объяснила невестке Танюшке:

— Ворон гоняла. Да что за напасть, откуда столько?!

Было 5 августа 1984 года. В это время на далёкой чужой и жаркой земле погиб Серёжка. Их было четверо, люк заело — все испеклись в горящем танке.

…Когда пришло страшное известие, старый родительский дом притих, точно умер. В нём жили только три женщины и маленький ребёнок. И оттого дом казался ещё более беззащитным, просевшим от обрушенного на него громадного, непереносимого горя.

Пёс Тузко завыл, опустив морду книзу, что означало покойника. Таисия Андреевна заругалась и прогнала его, но он залез под крыльцо и продолжал выть оттуда.

Тузка в дом принёс Серёжка. Это была весёлая, глупая, толстая, жёлтая дворняжка — и выла она второй раз в жизни.

В первый раз — это было три года назад — задрав морду кверху к небу: и дураку было ясно, что — к пожару.

Весь день парило, а к вечеру над деревней разразилась «сухая» гроза. На деревьях, по картофельным грядкам, по электрическим проводам скакали и рассыпались холодными бело-синими искрами круглые шары молний.

Таисия Андреевна, повязав голову платочком, сидела у окна, смотрела на грозу. И вдруг увидела, что из соседской баньки клубами валит дым.

Ещё подумала:

— Вот дурные, нашли время баню топить.

Но густой чёрный дым начал окрашиваться снизу в зловещие багровые тона. Вбежал за вёдрами голый по пояс Серёжка и возбуждённо закричал:

— Мам, соседская стайка горит, на нашу перекинулась, мужики тушат. Не бойся, поросёнка не убило, оглушило только!

…Прогнав воющего Тузка из-под крыльца, Таисия Андреевна на враз ослабевших ногах пошла в дом. Катерина Андреевна проверяла тетради.

Робко сказала о своих подозрениях сестре, которую уважала и побаивалась. Но Катерина Андреевна рассердилась и даже, походя, сильно дернула её за волосы: чтобы не болтала, чего не следует, не накаркала беды.

Через неделю к дому подъехал военкоматовский грузовичок: привёз «груз-200». Узкий цинковый, спаянный, трехслойный ящик. В нём были два стеклянных окошечка: на уровне лица, которое было небрежно замазано белой краской, и скрещённых на животе рук.

Женские воспалённые губы зацеловывали холодный металл, и он туманился от их дыхания.

Таисию Андреевну подвели: она взглянула в окошечки и побелела. Глаза у нее остановились, потускнели и вдруг в одно мгновение глубоко запали. Челюсть старчески отвисла и затряслась, лицо осунулось. Этому причиной было то, что она увидела в замазанном окошечке.

Катерина Андреевна, наоборот, вела себя как буйная помешанная: она рыдала, билась встрёпанной головой о скамейку, вырывалась из рук, с трудом удерживающих её сильное крупное тело.

Ящик переложили в деревянную домовину. Жена Танюшка сидела на полу и оглаживала её ладонями.

Утром из войсковой части приехал оркестр. Гроб тихо вынесли из избы, где Серёжка родился, вырос и ночевал сегодня в последний раз. Здесь, с наступлением темноты, задёрнулись занавески, зажглись свечи. На их зыбком, колеблющемся фоне на всю ночь раскачивались женские сгорбленные тени.

Серёжку тихо подняли в кузов с опущенными бортами. Тихо опустили на темно-зеленые пихтовые лапы, обрамлённые нарядными, пышными, как пена, бело-розовыми венками.

Рядом уместились две сестры, двадцатитрёхлетняя вдова и студент, Серёжкин друг.

Таисия Андреевна, до сих пор не проронившая слезинки, не вымолвившая до сих пор слова, замерла у песчаной ямы.

Только молча возила и перебирала ногами по земле. Туфли спали с босых ног. Пальцы сжимались и разжимались, мучительно дрожали, скребли ногтями землю, между пальцев сыпался в могилу песок…

Костик (он так и не понял, что хоронят отца) подбежал и, лепеча: «Баба, баба!» — пытался безуспешно надеть бабушке туфли. Тогда он оглянулся и растерянно продекламировал: