Лора Барнетт - Три версии нас

И несмотря ни на что, всегда подчеркивала Мириам, они были счастливы. Это ощущение не покидало их и позднее, в лагере для перемещенных лиц на острове Мэн, где они организовывали вечерние концерты, а Мириам преподавала основы английского людям, говорящим только на немецком, чешском, венгерском или польском. Тогда, вопреки известиям из материковой Европы, еще верилось, что рано или поздно к ним в Англию доберутся родные: брат Мириам Антон и их престарелая мать Йозефа, из-за болезни не уехавшая вместе с дочерью; Анна и Франц, родители Якоба; его сестры Фанни и Марианна; многочисленные дядья, тетки и двоюродные братья.

Потом, разумеется, они испытали боль, и та осталась с ними навсегда, со временем лишь чуть ослабнув. Но Ева часто завидовала способности матери поддерживать в себе ощущение счастья, ее умению оставлять беды в прошлом и стремиться к лучшему будущему, которое обязательно наступит.

— Похоже на Маргейт? — спрашивает Ева. — Ну, ваш первый город в Англии.

— Немного, — отвечает Мириам, на мгновение задумавшись. — Такое же огромное бледное небо, как на акварелях Тернера. Твоему отцу здесь понравилось бы.

— Да, — соглашается Ева, зная, что мать имеет в виду Якоба, а не ее настоящего отца; тот остается для нее всего лишь туманным образом, человеком без лица.

Они идут дальше в молчании, песок тихо шуршит под ногами. Ева думает о Дэвиде; он сейчас в Испании, где-то южнее Мадрида. Домой должен вернуться через пару недель. Съемки долгие и сложные — он занят у режиссера Дэвида Лина в экранизации «Дон Кихота» с Оливером Ридом в главной роли. Дэвид звонил пару раз и большую часть времени проговорил с Ребеккой; Еве сказал только, что Лин заставляет съемочную группу много работать, но они неплохо проводят время — накануне до утра дегустировал с Ридом местные крепкие напитки.

Дэвид ни словом не обмолвился о Джульет Фрэнкс, хотя ее образ незримо стоит между супругами; Джульет получила в этом фильме небольшую роль и должна была приехать в разгар съемок. И Ева, и Дэвид знали, кто предложил ее кандидатуру.

После семи лет брака Ева неохотно призналась себе: это ошибка. Сейчас она с трудом понимает, почему тогда убедила себя, что беременность подразумевает немедленное вступление в брак. И ее уверенность разделяли Дэвид, Абрахам и Джудит (Ева до сих пор отчетливо помнит выражение мученической покорности судьбе на лице будущей свекрови). Но родители не оказывали на Еву никакого давления.

— Главное — чтобы ты была уверена, Schatzi, — сказала Мириам. — Совершенно уверена.

Почему они так поступили, ведь Якоб женился, зная, что станет отцом чужого ребенка? Но он любил Мириам и верил в правильность своего поступка. Ева знала — Джим поступил бы так же, дай она ему хоть малейший шанс. Тогда, семь лет назад, отказывая Джиму в такой возможности, Ева верила — это из любви к нему. Ради того, чтобы его грандиозные планы не рухнули под тяжелым грузом отцовства. Но, увидев Джима в Нью-Йорке, мгновенно поняла: их расставание причинило ему гораздо большую боль, чем она могла себе представить.

При мысли о Джиме у Евы кружится голова, будто она оказалась на краю обрыва. Подобные ощущения часто заставляют ее просыпаться ночами. (Вчера она впервые за много месяцев спала крепко.) Побежать за ним, передать записку и не прийти — собственное поведение вызывает у Евы отвращение. Она никогда не предполагала, что способна на такое. Но она сделала это. Тем ясным солнечным утром в Нью-Йорке Ева испытала дикий страх — и не смогла заставить себя выйти из дома. Не могла представить, как в тот осенний полдень оставит Ребекку на бабушку с дедушкой и отправится в библиотеку навстречу — кто знает, чему? Новым отношениям? Новой жизни? Отказаться от всего, что есть, ради неопределенного будущего?

Ей до сих пор стыдно за свое малодушие — хотя она не уверена, пошел ли Джим в библиотеку. Больше они не встречались. У него нет лондонского адреса Кацев, но найти его не составляет труда: достаточно спросить Гарри или кузена Джима, Тоби, который по-прежнему относится к числу многочисленных друзей ее брата. Поэтому, возможно, — Ева не уверена, становится от этой мысли легче или наоборот, — Джим никуда не ходил. Вполне вероятно, он был возмущен ее предложением, порвал записку на клочки и выбросил их.

— Ты несчастлива, Schatzi, — внезапно произносит Мириам, будто читая мысли Евы. — Ты несчастлива в браке.

Ева собирается возразить. Она никогда не обсуждала с матерью свое подлинное отношение к Дэвиду — но, разумеется, Мириам о многом догадывается; обмануть человека с такой интуицией, как у нее, непросто. Она и Якоб всегда утверждали, что им нравится Дэвид — энергичный и обаятельный. Но Ева понимает: их все больше огорчают его длительные отлучки, из-за которых Ева, по сути, воспитывает Ребекку в одиночку, со всеми сопутствующими трудностями и проблемами. Ей приходится отвечать на бесконечные вопросы о том, когда вернется папа, и утешать дочь, приходящую посреди ночи в спальню родителей, но застающую там только мать.

Изо всех сил Ева старается беречь психику Ребекки: рассказывает, как много Дэвид работает, как он востребован в своей профессии. Каждая открытка, полученная от него, тщательно изучается; всякий междугородный звонок становится поводом для праздника. Сама же Ева — мать на полной ставке, двадцать четыре часа в сутки. Мать, конечно, любимая, но привычная, не вызывающая и доли того интереса, как ее далекий блистательный отец; тот появляется в жизни Ребекки с поцелуями и подарками, когда ему заблагорассудится. А что касается самой Евы — ее литературных усилий, намного более важных для нее, чем поденщина в издательстве «Пингвин», — на это попросту не остается времени. Разумеется, она может не работать — у Дэвида теперь хороший доход, — но принципиально не хочет жить за счет мужа, точно так же, как не делала этого ее мать, хотя и полагалась на Якоба во многом другом.

Сейчас, гуляя вдоль полосы прибоя под бесконечным небом, Ева понимает, что больше не в состоянии скрывать правду.

— Это правда, мама. Я очень несчастна. И уже давно.

Мириам прижимает к себе одетую в шерстяную перчатку руку дочери.

— Моя любимая, ты посадила себя в клетку. И думаешь, что выбраться из нее невозможно. Но ты не права. Достаточно открыть дверь.

— Так, как это сделала ты?

Мириам не поворачивает головы; продолжает глядеть на море и на Ребекку, которая носком ботинка рисует на песке большой круг. Ева смотрит на мать сбоку и видит, насколько та по-прежнему красива, лишь редкие морщины тронули глаза и уголки губ.

— Да, как это сделала я, — отвечает Мириам. — И как может сделать каждый, кому посчастливилось иметь свободу выбора.