Лора Барнетт - Три версии нас

Идея провести рождественские каникулы в Лос-Анджелесе возникла у Евы. На это время она будет свободна от корректуры, у Сэма появится возможность пообщаться с отцом (с тех пор как умерла Мириам, Дэвид ни разу не задерживался в Лондоне дольше чем на выходные — его вечно ждали пробы), и оба они повидаются с Ребеккой, которая теперь живет с Дэвидом. Ей восемнадцать, дочь переросла Еву, глаза темные, как у отца, полные губы и беззаботная улыбка. Она уже пробовала себя в качестве модели в Лондоне, Дэвид водил ее с собой по голливудским вечеринкам, словно… «словно сутенер» — так охарактеризовала Ева его поведение, когда они в последний раз спорили по телефону. Дэвид оскорбился — как сделал бы на его месте всякий отец, наблюдающий взросление своих детей с безопасного расстояния в пять тысяч миль.

— Если будешь заставлять Ребекку делать то, чего она не хочет, ты добьешься только отчуждения.

Еве не хочется признавать, но Дэвид прав. Подростковый возраст Ребекки — это бесконечные рыдания, хлопанье дверями и угрозы уехать к отцу в Лос-Анджелес. Самая жестокая стычка произошла, когда Ребекке исполнилось четырнадцать: Дэвид не приехал, как обещал, на ее день рождения. За этим последовал обычный звонок с извинениями: «Прости, дорогая, но Харви назначил встречу с Джорджем Лукасом», — следом пришла «примирительная» посылка с большим флаконом «Шанель № 5». Ева постаралась возместить дочери потери и приготовила парадный ужин для нее и четверых ее друзей: салат-коктейль с креветками, цыпленка по-охотничьи, торт «Аляска». К ужину никто из них не явился; и только одной из них — милой и нервной девочке по имени Эбигейл — хватило совести позвонить.

— Простите, миссис Кац, — сказала Эбигейл. — Ребекка вместе с остальными пошла в клуб. Она очень рассердится, если узнает, что я вам сказала, но иначе я буду чувствовать себя ужасно.

Ева не торопясь обернула пленкой и убрала в холодильник все приготовленное, собрала столовые приборы, сняла с проигрывателя пластинку Дэвида Боуи (ее подарок Ребекке). Пятилетний Сэм помогал ей — он обожал старшую сестру, но очень чутко прислушивался к настроениям матери. Ева уложила сына и уселась с пачкой сигарет ждать Ребекку. Та появилась к двум ночи; увидев мать, поджала ярко накрашенные розовой помадой губы и сказала:

— Я хочу жить с папой, а не с тобой.

Ева ответила ей с искренностью, о которой потом пожалела:

— Тогда почему бы тебе не сесть на самолет и не убраться отсюда к чертовой матери?

Глаза Ребекки сузились.

— Возможно, я так и сделаю. Но ты ведь потом будешь переживать, верно?

Ева не верила в реальность этой угрозы до тех пор, пока спустя четыре года, сдав выпускные экзамены на «отлично», Ребекка не перешла к действиям. Она собрала все свои вещи — джинсы, футболки, куртки, кассеты с записями Боуи, старого плюшевого мишку по имени Гюнтер — и субботним утром отправилась в Хитроу с билетом в кармане, который, очевидно, прислал ей авиапочтой Дэвид.

К счастью, Ева, возившая Сэма на футбольную тренировку, вернулась домой вовремя. Увидела дочь, стаскивающую рюкзак по ступенькам, схватила ее за руку и поинтересовалась:

— Куда это ты собралась?

— В Лос-Анджелес.

Ребекка смотрела на мать прямо, и в этих темных отцовских глазах, в этом упрямо вздернутом подбородке Ева увидела то, что уже видела когда-то в глазах Дэвида — решимость и уверенность. Дочери было восемнадцать; она пошла в отца; возможно, им следовало пожить вместе. И Ева решила не сопротивляться.

— Но почему ты собиралась уехать, не говоря ни слова?

Ребекка ответила уже не так агрессивно:

— Прости. Думала, ты попытаешься меня остановить.

Ева вздохнула и поправила выбившийся из прически дочери локон.

— Пошли. Я отвезу тебя в Хитроу. Не могу сказать, что ты это заслужила. Не говоря уж о твоем чертовом отце…

Ева положила рюкзак в багажник. Ребекка устроилась на пассажирском сиденье, демонстрируя безупречные загорелые ноги, и сказала:

— Мам, ну ты же понимаешь, мне надо уехать. Ты душишь меня, честно. Душишь своей любовью.

Ева отвернулась, притворяясь, что поправляет боковое зеркало, и смахнула слезу. Все время, пока они ехали по трассе М4, в машине царило молчание (Джим считал этот неприглядный отрезок пути очень романтичным, потому что дорога вела в Корнуолл). В аэропорту Ребекку охватило раскаяние.

— Прости, пожалуйста, мам… — и Ева, чтобы не усугублять горечь расставания, купила ей в подарок пудру от «Кристиан Диор» и солнцезащитные очки «Рэй-Бэн». Когда они прощались, Ребекка даже всплакнула. И ушла. Ева проводила взглядом тонкую фигуру дочери, согнувшуюся под весом огромного рюкзака.

Пока она ехала назад, где Сэм ждал ее в квартире, казавшейся теперь пустой, Ева вновь и вновь повторяла про себя слова Ребекки: «Ты душишь меня». Думала о том, что в жизни не раз, а дважды совершала такой выбор. Делала ставку не на Джима, не на возможность найти счастье вместе с ним, а на своих детей, убежденная, что они будут счастливы только с матерью, которая, по крайней мере формально, хранит верность их отцу. Да, она часто думала о разводе с Дэвидом и открытых отношениях с Джимом. Но когда эта мысль приходила в голову, Ева видела перед собой детей — Ребекку, расцветающую при появлении отца; Сэма, для которого афиши, театральные программки и фотографии размером десять на двенадцать с автографом Дэвида были самым большим сокровищем. Она мечтала, чтобы Джим стал частью их жизни, а взамен разрушенных семей появилась новая, — и боялась своей мечты.

Дети стояли для нее на первом месте, но и для Джима тоже не было никого важнее его дочери Со-фи; осознание этого пробуждало в Еве особую, иногда избыточную потребность защитить Ребекку и Сэма. Она вспоминала, как после одной из редких ночей, проведенных с Джимом, заставила Ребекку, которая хотела куда-то пойти с друзьями, остаться дома на все выходные. Очевидно, подсознательно она таким образом пыталась заглушить глубокую боль из-за отсутствия Джима рядом. Ева вспомнила еще, как в те дни, когда им с Джимом удавалось провести украдкой несколько часов вдвоем в Риджентспарке, она запрещала Сэму после школы ходить в гости к приятелям. Чувство вины заставляло ее держать детей при себе. Добираясь домой по трассе М4, Ева вдруг поняла: в этом больше нет нужды. Возможно, лучшая мать не та, которая старается оградить своих детей от всего, а та, что честна перед собой, счастлива и живет собственной жизнью.

Вечеринка в Лос-Анджелесе идет своим чередом — гости пьют шампанское, звучит живая музыка, в полночь взрываются фейерверки. В час ночи музыканты (группа «Колеса Кэтрин», знававшая лучшие времена) еще играют, но толпа начинает редеть; желающие продолжить веселье сделают это либо в «Шато Мармо», либо в номерах мотелей, стоящих вдоль автострады. Евы и Дэвида там не будет: их ждут Сэм и Ребекка (если Ребекка осталась дома, а не улизнула куда-нибудь на подаренной отцом машине, слишком мощной для ее возраста). И поэтому они идут к красному «астон-мартину» Дэвида сквозь сырую прохладную калифорнийскую ночь, пахнущую олеандрами, выхлопными газами и сгоревшим фейерверком.