Лора Барнетт - Три версии нас

— Джим…

В негромком голосе Евы звучит озабоченность, но Джим только мотает головой. Встает, берет со стола кружку, выходит в холл, открывает заднюю дверь.

Вначале Джим не замечает холода, но когда достает табак, бумагу и фильтр, то понимает: пальцы его не слушаются; проклинает погоду, собственную неловкость, все на свете… На пороге появляется Ева, забирает у него табак и бумагу и сворачивает пару сигарет. Они курят молча, глядя на темные замерзшие кусты. Курят, потому что говорить не о чем — пока от холода не начинает щипать лицо. Тогда оба поворачиваются и заходят в дом.

Газетное объявление нашел Тед.

Совместный завтрак: кофе с бриошами, негромко вещает Си-эн-эн, по столу разбросаны газеты. Тед по-прежнему предпочитает читать их дома, но Ева может составить ему компанию только в пятницу утром — во все остальные дни надо быть в университете к девяти. Она часто приходит туда на час раньше, чтобы не торопясь подготовиться к занятиям, собраться с мыслями. Кабинет Евы на третьем этаже здания, где расположен факультет английского языка: небольшой, но хорошо освещенный, в окна заглядывают верхние ветки платана, стены обклеены киноафишами и репродукциями книжных обложек. Удовольствие, которое Ева получает от этого места, обставленного в соответствии с ее вкусом, удивляет. Она любит свою квартиру, полную мелочей, говорящих о том, что здесь живет семья (прислоненная к дивану гитара Сары; бумаги Теда на столе; свежевыстиранное белье на старинной стойке для сушки в кухне), но нигде не чувствует себя так хорошо, как в этом крошечном, давно не видевшем ремонта кабинете.

Даже сейчас, погрузившись в чтение заметки про забастовку водителей грузовиков, Ева мысленно переносится туда, где на письменном столе ее ждет стопка рассказов, написанных первокурсниками, и незаконченный отзыв на магистерскую заявку для Гарварда. Поэтому она не сразу понимает, о чем говорит Тед:

— Джим Тейлор. Ты была с ним знакома в Кембридже?

— Джим Тейлор?

Ева отрывает взгляд от газеты и видит серьезное лицо мужа.

— Что с ним?

— Его мать умерла. Очевидно, самоубийство. Ужасный случай.

Он аккуратно сворачивает пополам номер «Гардиан» и протягивает Еве.

«Вивиан Тейлор, вдова художника, умерла в возрасте шестидесяти пяти лет».

Это не первый текст в разделе некрологов, он помещен в самом низу полосы и сопровождается небольшой черно-белой фотографией хрупкой женщины в вышитом платье; рядом стоит коренастый мужчина ниже ее ростом. Коронер пришел к выводу, что причиной смерти стало самоубийство.

«Остался сын Джим, также известный художник, и сестры Фрэнсис и Патрисия».

Ева вновь вглядывается в фотографию. Вивиан не улыбается, но Льюис Тейлор — мужчина, обнимающий ее за плечи, просто лучится счастьем. Льюис не красавец; невысокого роста, с грубоватыми чертами лица, совсем не похож на Джима, однако в нем, даже на крошечной газетной фотографии, ощущается невероятная энергия. Но Вивиан: вдова художника, мать художника… «Как ужасно, — думает Ева, — когда от человека остаются только имена тех, кого он любил, а больше о нем сказать нечего».

Тед смотрит на Еву.

— Ты ее знала?

— Нет.

Она откладывает газету.

— Я и Джима едва знаю. Мы не встречались в Кембридже, только позднее, в Нью-Йорке.

— А, извини.

Тед уже переходит к французским газетам и берет в руки утренний выпуск «Либерасьон».

— Значит, ошибся.

Позднее, во время обеденного перерыва, когда улицы заполняются машинами, спешащими на выходные за город, а из коридора доносится хохот и топот студентов, Ева в своем кабинете достает газету с некрологом и кладет ее поверх незаконченного отзыва на магистерскую заявку. Джим, конечно, похож на Вивиан чертами лица и хрупким телосложением. Она удивлена тем, что в некрологе не использовали фотографию Джима — его лицо более узнаваемо; Ева недавно читала статью, где говорилось, что его работа была продана на аукционе за ошеломительную сумму. Возможно, редактор решил, что для него и его близких это будет слишком болезненно. «Странно также, — думает она, — что нет ни слова о Хелене и их сыне. Как его зовут? Дилан. Очаровательный мальчик: темные волосы и живые, прищуренные на солнце глаза, в которых светится любопытство».

Из ящика стола Ева достает почтовую открытку с напечатанным адресом университета. «Слишком сухо, — решает она. — Слишком по-деловому». Вместо этой достает другую, купленную в музее Родена — на ней изображена композиция «Волна». Три женщины присели перед набегающим на них потоком зеленоватого оникса. Это не работа Родена, автор — Камиль Клодель. Вдова художника, жена художника: поймет ли Джим эту аналогию? Ева надеется, что нет.

«Дорогой Джим, — пишет Ева, — меня очень опечалила кончина твоей матери». Вычеркивает слово «кончина» и смотрит на испорченную открытку. Другой у нее нет; Джиму придется простить ее за ошибку. Она пишет «… смерть » — все остальное просто словоблудие. «И нет других слов. Иногда, мне кажется, язык не справляется с тем, чтобы верно передать наши чувства. Изобразительное искусство для этого приспособлено лучше, правда? Я надеюсь, ты в этих обстоятельствах по-прежнему можешь работать. Я думаю о тебе…»

Ева останавливается и сидит, в задумчивости постукивая концом авторучки по подбородку. «Часто» было бы преувеличением; она вспоминает Джима Тейлора изредка и мимолетно — например, умываясь или закрывая глаза перед сном — в те моменты, когда неосторожно позволяет себе задуматься о том, что могло бы быть. Дописывает: «С сочувствием и наилучшими пожеланиями. Ева Симпсон». Осталось только написать в правом верхнем углу адрес галереи Джима на Корк-стрит, и дело сделано.

Ева переворачивает открытку и несколько секунд смотрит на изображение — выражения лиц бронзовых женщин, застигнутых каменной волной, не вполне различимы — и кладет в карман пальто, собираясь отправить позже.

Следующие несколько часов проходят спокойно. Еву никто не тревожит, кроме нервной первокурсницы Мэри, которая не может дождаться занятия в понедельник и хочет прямо сейчас узнать, что Ева думает о ее рассказе; и Одри Миллз, принесшей ей кофе и выпечку из ближайшей булочной. Одри — крупная добродушная женщина, свои пышные седые волосы она заплетает в косу, переброшенную через плечо. Они обсуждают обычные темы: ремонт, который муж Одри делает в их сельском доме, расположенном к югу от Версаля; книгу Теда (он на полпути к окончанию работы над язвительным описанием французского характера глазами англичанина); Сару.

— Сегодня ведь концерт в честь окончания полугодия, верно? — спрашивает Одри, прожевывая кусок «наполеона».