Лора Барнетт - Три версии нас

— Просто побудь со мной.

Не снимая перчаток, Ева взяла Джима за руку, и черная кожа сплелась с серой шерстью. Ева купила ему новые перчатки и пальто, вручила подарок в элегантном полосатом пакете. Джим пытался возражать, говорил, что это слишком, но Ева только покачала головой:

— Возьми. Пожалуйста, дорогой, позволь мне сделать что-то для тебя.

Сейчас Джим радуется новому пальто: лицо и шея уже успели замерзнуть.

Он не знает, сколько простоял здесь после того, как последний комок земли упал на крышку гроба и викарий пробормотал завершающие печальные слова молитвы: «Господу нашему, Иисусу Христу, вверяем мы тела наши бренные…»

Десять минут? Полчаса? Викарий — деликатный человек с мягкими чертами лица — закрывает книгу и отходит в сторону. Рабочие дружно делают шаг вперед. Пришедшие на похороны негромко переговариваются между собой, Синклер вопросительно смотрит на Джима. Софи тянет его за руку:

— Папа, я замерзла.

Джим не двигается. Он стоит молча, пока все не уходят: даже Ева, которая во время церемонии находилась не рядом с ним, как ему хотелось, а сзади, поддерживая Якоба. (Несколько недель назад ее отец упал и до сих пор ходил с тростью.) С другой стороны от нее стоял Сэм, тихий и молчаливый, в черном костюме, который был ему мал. Ребекка держалась позади — темные волосы подобраны и заколоты, ногти покрашены уродливым красновато-коричневатым лаком. Она не хотела приходить на похороны — ее курс в Королевской академии театрального искусства заканчивал репетировать «Зимнюю сказку», — но Ева настояла. Джим слышал, как они шепотом препирались в темноте: квартира в Риджентспарке недостаточно велика для четверых — тем более для пятерых, поскольку Софи с недавних пор живет с ними. Теснота порождает взаимные претензии: иногда, открывая входную дверь, Джим ощущает накопившееся напряжение — так чувствуется запах табака в непроветренной комнате.

Споры вспыхивают с удручающим постоянством, но участвуют в них одни и те же: Ева и Ребекка, Софи и Джим. Все остальные отношения пока еще остаются настолько хрупкими и неопределенными, что никто не решается на прямой конфликт. С Евой Софи застенчива, немногословна, слабо реагирует на мягкие попытки мачехи установить контакт (длительный тур по магазинам в поисках обуви для школы, прошедший в гробовом молчании; поход в кино; посещение концерта оркестра, в котором играет Якоб). Джим и Ева ведут себя с девочкой терпеливо, подозревая, что ее решение переехать в Лондон, оставив школу, друзей, всю свою жизнь в Корнуолле, продиктовано не столько тем, что она простила Джима, сколько ухудшением отношений с матерью. У Хелены начались многочисленные романы — Джим знает об этом со слов дочери и из язвительных писем самой бывшей жены — с мужчинами моложе ее. Последнее увлечение — электрик по имени Данни, парень возраста Ребекки. Хелена познакомилась с ним, когда он пришел чинить проводку в летнем домике.

— Это отвратительно, — сказала Софи с трогательным достоинством. — Я больше никогда не хочу ее видеть.

Между тем Ребекка пришла в ярость, когда Ева настояла, что во время учебы в академии она будет жить с ними, дабы не выбрасывать деньги на дорогие съемные квартиры, и теперь по большей части ведет себя так, будто Джима здесь вообще нет. А Софи явно побаивается Ребекки с ее беспечностью, гламурными замашками и привычкой громко декламировать роли, стоя перед зеркалом в ванной. Сэм, похоже, единственный, кто спокойно воспринял перемены в доме — у него легкий характер, он прилежно учится и страстно увлечен футболом, космическими путешествиями и конструированием. Джиму это чуждо, но он изо всех сил старается демонстрировать свою заинтересованность. Конечно, эта квартира — неподходящий вариант. Джим и Ева решили: им надо найти свое место, полное свежести и света. Место, где можно будет все начать заново.

Стоя в одиночестве у края могилы, обрамленной зеленым сукном, и вспоминая об этом и о многом другом (о том, например, как Вивиан смешивала краски в кладовой их дома в Сассексе; о том, как она выглядела в больнице — исхудавшая, плохо видящая, в очках), Джим мимоходом подумал, как смотрится со стороны. Будто представил себя на фотографии, сделанной с большого расстояния: убитый горем сын у могилы матери. Но рядом со свежевырытой ямой он ощущал не столько печаль, сколько странную пустоту. Истощение. Облегчение. Спокойствие, наступающее после того, как долгожданное событие остается в прошлом.

— Пора ехать, — негромко произносит Ева. Джим кивает: он совсем забыл о черном лимузине, которым управлял шофер в кепке с узким козырьком. Ева сжимает руку Джима, они поворачиваются и направляются к выходу. Парковка у церкви почти опустела: остался только маленький «ситроен» Евы (арендованная машина всех не вместила) и черный лимузин. На заднем сиденье Джим видит женщину, прижавшуюся к затемненному стеклу. Бледное лицо, широко поставленные голубые глаза. У него учащается дыхание: Хелена. Джим всматривается, моргая — черты лица трансформируются, зрелая женщина превращается в девушку. Это Софи.

Когда Джим сказал Хелене, что уходит, на ее лице появилось такое выражение, словно он ее ударил. Он хотел бы испытать жалость, но Хелена выглядела слишком неприглядно и была настолько переполнена желчью, что после того, как она назвала Еву «презренной женщиной», ему стоило больших усилий выйти молча, затворив за собой дверь. Хотя именно так он в конце концов и поступил, оставив ее рыдать на кухне среди разбитой посуды — Хелена швыряла в него тарелками, а позднее в мастерской набросилась с ножом на его работы.

Джим посмотрел наверх, на дверь в комнату Софи — она в это время была в школе — взял чемодан и отправился на улицу. До этого он оставил на подушке у дочери письмо, где, как мог, объяснил причины своего ухода и сказал Софи, что они с Евой всегда будут ей рады. Много позже Джим понял, какую ошибку допустил, не поговорив с дочерью лично. Он не знал тогда, что в следующий раз увидится с Софи только спустя три месяца. А еще через полгода низкий, угрожающий голос Хелены скажет ему по телефону, что Софи хочет уехать из Корнуолла и поселиться у него.

— Она выбрала тебя. Вот и все, Джим, — произнесла Хелена. — Ты забрал все, что у меня было. Теперь, надеюсь, ты счастлив.

Он действительно был счастлив — в этом и состояла чудовищная правда — не бездумно и напоказ, а глубоко, по-настоящему. И счастье, как осознал Джим, являлось не состоянием, а формой честного существования: это было ощущение собственной правоты. Он пережил его когда-то давно в Кембридже вместе с Евой; искал в отношениях с Хеленой и нашел в них много подлинного, но не того, в чем нуждался. И вот, много лет спустя, Джим вновь обрел это с Евой, снова почувствовал счастье или что-то похожее, каким бы трудным и тернистым ни был путь к нему сквозь годы.