Мария Лабыч - Сука

Шесть далеких темных точек собрались и отвердели на моем горизонте. Они двигались нам навстречу, все ближе. Это были мы сами.

Там, вдали, я отчетливо видела Котова с неподвижным от боли взглядом. За ним Шапинского, пинавшего ногой горлышко стеклянной бутылки. Изредка он пасовал Сотнику. Тот каждый раз мощным ударом пытался выкинуть «мяч за линию», и каждый раз неудачно. Шапинский делал очередной подбор, и так снова и снова. Стволы скакали им по спинам, мешали свободе маневра. Ближе. Я расслышала Довганя: он пел вполголоса один и тот же куплет из старой песни «Косил Ясь конюшину», взмахивая рукой на первой и пятой строках. Гайдук слушал его с опущенной головой, чуть цепляя ряд стеблей, осторожно перебирая их пальцами. Казалось, он жалеет эти метлы. Было тихо, безветренно, почти тепло.

– Стой, кто там! – выкрикнул Котов внезапно.

Я вздрогнула вся сразу откуда-то изнутри.

Котов дико заозирался. А все было в точности по-прежнему. Тот же валкий растительный коридор, мерный шелест сырых мертвых листьев. А взводный вертелся, щурясь, и походил на встревоженного слепого.

Это сон, мысленно сказала я Котову…

– А ты кто такой? – отозвалась кукуруза.

Мы вскинули автоматы, прицелились в голос и замерли.

Я потянула носом. Ветер на меня. Шестеро чужих в десяти метрах. Вооружены. Это невозможно. Они двигались в параллельной полосе, чуть правее, нас разделяли два-три рваных кукурузных ряда. Видеть друг друга мы все еще не могли, но еще десяток шагов – и расстановка сил стала бы очевидной всем.

Котов поднял ладонь и быстро оглядел нас, качая головой «даже не вздумайте». Довгань кивнул. Я показала шесть.

– Ну?

Проявляют настойчивость. К нам обращался тот, что до этого пинал бутылку. Его группа так же вслепую держала на мушке Котова, с достаточным разбросом, чтобы положить всех нас.

– Я с Розлучи, – отозвался Котов.

– А че тут ловишь?

– Та мне до брата.

Поле было гладким, как стол, и отзывалось предательским шорохом на каждое неосторожное движение. Шапинский, стоявший поодаль от всех, неловко переступил ногами, вызвав целый аккорд звуков. По виску его сбежала струйка пота. Довгань зажмурился.

– Ну-ка, подь сюда! – подозрительно позвал их старший.

– Обойдусь пока что. Чего надо-то? Сам кто таков?

Нависла пауза. Секунды потянулись нестерпимо. Вдруг по ту сторону щелкнул затвор; мне до сих пор неясно, какое чудо нас и их удержало от стрельбы. Котов ожесточенно махал «не стрелять» и заговорил другим своим, «не местным», голосом.

– Короче, так. Расходимся. Мы вас не знаем, и вы нас не знаете. Нас тут, мож, двое, а может, и сорок. Вас – то же самое. Не станем проверять, а то нет-нет, да и кого недосчитаем. Ну что, лады?

– Че-че?

– Мозгом шевельни. Потом иди, куда шел. Я ясно излагаю?

Вслепую, но лицом к лицу. Нас разделяло десять метров. Мы говорили на одном языке, в руках держали одни и те же предметы. Мы здесь, чтобы делать одно и то же. Вопрос: кто мы? И кто они? Мы так и не узнали.

Секунды и секунды…

– Отходим, – наконец скомандовал их старший.

Донесся краткий недовольный ропот, за ними загрохотала кукуруза. Видно, мы так «вошли во слух», что я услышала не меньше сотни ног. Хотя одна из всех не сомневалась: их шесть, всего лишь шесть, как и нас. Спиной, не выпуская чужаков из зоны прострела, мы двинулись и сами. И вот тогда шум настал такой, будто имя нам легион. Отход той стороны заметно убыстрился. И через пять минут все стихло до пустоты.

Мы остались одиноки в своем поле, как выводок перепелки.

Бежали – вяло сказано. Мы неслись, не зная усталости, не сбивая дыхания и будто даже в ногу. Перескакивая обвалы растительных коридоров, мы петляли, все отдаляясь от прямой борозды, по которой двигались раньше. Внезапно в лоб нам косо бросилась новая лесополоса, отделенная проезжей грунтовой дорогой. Встал свет, и поле смолкло позади. Мы слились на узкий травный перешеек между ветлами кукурузы и дорогой и только тут перевели дух.

Сотник сел на плоский придорожный камень. Я, согнувшись, уперлась руками в колени. Исподнее липло к подмышкам и спине, от губ отрывался тонкий пар.

– Ну атас! – первым нарушил сопящее безмолвие Довгань. – А я уж решил – хана. Пообтреплют ватнички нам нахуй крылышки.

– Да ладно. Где наша не пропадала…

Котов хмурился, как от головной боли. Гайдук перешнуровывал ботинок. Я дышала все ровнее. «Не пропадала. Где не пропадала?..»

– Шапинский! – разогнулась я.

Пропал. Метнулись взгляды. Пятеро. С нами его не было. Мы напряженно уставились на битые мертвые волны кукурузы. Но время шло, стояла тишина. Завесу шевелило ветром, и стало ясно: боец не просто задержался.

– Эгей!..

– Молчать! – грубо толкнул меня Котов. – Тихо.

Я съежилась, вспомнив шум сотни ног, прошептанных мертвыми кукурузными ветлами.

Не сговариваясь, мы поднялись, чтобы вернуться, когда нас истошным гласом остановил Гайдук:

– Стоп! Ни шагу! Стойте! Да стойте же!

Он показывал нам что-то позади, и по всему боялся сделать шаг в сторону поля. Что-то тяжкое, ярко тревожное в его лице заставило нас вернуться. Оказалось, там, кривая и выгоревшая, торчала едва заметная табличка:

МИНЫ

– Че, в натуре?

– Да ну лажа… – заявил Сотник, но следующего шага в сторону поля не сделал.

И действительно, куцая деревянная досочка формата альбомного листа с по-детски трогательным Веселым Роджером в промежутке между двух слов сверху и внизу «Внимание! Мины» как нельзя более походила на эпизод комикса. Впрочем, подумалось: ну а какой тогда должна быть эта табличка, здесь, с точки зрения народного творчества и кустарного производства?

Все взгляды забегали по земле, но ничего нового не разглядели. А поле между тем необъяснимо изменилось. Его покой истек сквозь почву. Теперь оно угрожало. Спокойно и не яростно, как враг, превосходящий в силе. И шорох мертвых листьев здесь, казалось, предупреждает на чужом неведомом языке. Я не ощущала ничего, только холод под ложечкой.

– Такое может быть? Это вообще возможно? – спросил Довгань.

– Что?

– То! Ну на хуй им тут мины! Здесь им че, немцы?

– Стоять пока, – запоздало поруководил Котов.

– Да хрень это! Нет там ничего. И что, мы все прошли – никто не зацепил?

– Не аргумент. Еб твою мать, Шапинский! – стоном выругался Котов в облака и добавил: – Ждать здесь.

Пригвоздив нас жестом, сам вжал голову в плечи и, пялясь неотрывно в землю, медленно пошел один. Завеса мертвой кукурузы приняла его благосклонно, за минуту стерев бесшумно без следа. Все встали напряженно. Я потопталась, потом нырнула следом за Котовым.

– Котов, жди меня!

– Назад, идиотка! – почему-то шепотом скомандовал он издали.

Я догнала его, вцепилась в ладонь и потянула меж одинаковых рядов. Он отдернул руку: