Джонатан Троппер - Дальше живите сами [litres]

— А конвертик для денег можно попросить?

Хочешь знать, куда подевались хорошие мужики? Да вот они мы, у тебя под носом. Только нам наглости не хватает, поэтому ты нас и не замечаешь.

В последнее время со мной это постоянно: шагу не ступить — сразу влюбляюсь. В мире оказалось столько молодых прекрасных женщин! По одной мимолетной улыбке я прочитываю и темперамент и характер и за считаные секунды, пока горит красный свет, проживаю роман, а то и вступаю в брак с женщиной из машины, что остановилась рядом на светофоре. Меня завораживают их ноги, их губы. Их кожа, грудь, волосы… вот они улыбаются, вот хмурятся… шагают, покачивая бедрами, — вальяжно и неспешно… А как они пожимают плечами! Я воображаю не только секс, я воображаю совместную жизнь, знакомлюсь с их родителями, читаю с ними в постели воскресную газету. Я потерял Джен так недавно, я весь — саднящая, незатянувшаяся рана, и мне так не хватает глубинного единения, бессловесного понимания. Я хочу секса и не хочу быть один. Мне не нужны компании и тусовки, мне нужен близкий человек.

Марианна аккуратно упаковывает шестнадцать тысяч долларов в большой, песочного цвета конверт. Ноготки у нее красные, и на этом красном фоне на ногтях обоих безымянных пальцев нарисован еще и желтый закат, а кожа у нее молочная, ослепительно чистая… Я знаю, что мне не суждено целовать эти пухлые губки, что я не увижу ее обнаженной и даже не заставлю ее улыбнуться. Между нами толстое пуленепробиваемое стекло и миллион других преград, которые не описать, не преодолеть. Поэтому я просто забираю конверт и запоминаю ее дежурную улыбку — буду потом зачем-то вспоминать. Из банка я выхожу в окончательно разобранном состоянии, сдувшийся, точно воздушный шарик. Вот такая у меня теперь жизнь…

Уэйд счел за лучшее меня не увольнять.

— Я хочу, чтобы ты ясно понял, — сказал он. — Я тебя увольнять не собираюсь.

С тех пор, как я застал Джен с ним в постели, прошло шесть или семь мутных от слез и паники дней, которые я провел в подвале четы Ли, свернувшись калачиком на кушетке, оглушенный, ослепленный, впадая то в ярость, то в прострацию, то в горе, то в ужас. Короче — я тонул в дерьме.

Сейчас Уэйд восседал за своим бескрайним письменным столом из красного дерева в просторном кабинете, окна которого выходили сразу на две улицы. Стол этот был ему, в сущности, совершенно ни к чему. Да и кабинет тоже. В кулуарах на студии шутили, что кабинет нужен Уэйду, только чтобы удовлетворять жаждущих его внимания практиканток. Ха-ха.

Изображая задумчивость, он растянул губы вширь, обнажив два ряда ровнейших, белоснежнейших, довольно крупных зубов. Если делать шарж на Уэйда, строить его надо на очевидном триединстве: противоестественно идеальные зубы, до нелепости широкие плечи и, разумеется, не ведающий срама ненасытный член.

— Я понимаю, ситуация сложная. Ты меня теперь ненавидишь. Естественно, ненавидишь. И хочешь дать мне по башке дубиной. То, что я сделал, простить трудно, и мне сейчас очень неловко и тяжело. Ты вряд ли поверишь, но я правда сожалею.

Он смущенно улыбнулся, словно признался в какой-то мелкой, слегка постыдной слабости, вроде регулярных запоров или визитов к педикюрше. Потом пожал плечами — этими широченными, сферическими плечищами, которые всегда зазывно поигрывают под любым из его дорогих костюмов. Наверно, я всегда завидовал этим плечам, поскольку мои собственные обыкновенны и унылы до безобразия, а его — точно у стриптизера: надуты и внушительны, что под одеждой, что без одежды. Добро бы он был волосат, как горилла, — попадаются ведь и такие мужики, — но нет, на это надеяться нечего, поскольку Уэйд из тех, кто непременно изничтожает любые признаки растительности на своих замечательных плечах. Он их лазером выводит. Метод не самый надежный, у многих возникают побочные эффекты, но только не у Уэйда. У него все всегда получается. Это у меня наверняка бы возник ожог или полное обесцвечивание кожи. Кому что на роду написано.

Подобно любому другому мужику, наделенному от природы таким торсом, Уэйд метит территорию по-самцовому, физически утверждая свое присутствие: стальными рукопожатиями, мощными хлопками по плечу. Он всегда — победитель. Теперь-то он говорил смущенно, вроде как вину признавал, но это напускное. Все равно из глаз, из ушей, из всех пор так и лезло горделивое самодовольство самца: я доказал свое сексуальное превосходство, я трахнул твою женщину, да так классно трахнул — тебе и не снилось!

— Ты и дальше намерен с ней спать? — спросил я.

— Что?

— Ты и дальше намерен спать с моей женой?

Уэйд метнул взгляд на Стюарта Каплана, молча сидевшего на диване в углу. Стюарт у нас отвечает за все, в частности за работу с кадрами. В последние годы на радиостанции кадровым отделом заведовала целая череда случайных, бездарных людей, и кончилось тем, что после ухода последней дамы Стюарт занялся этим сам. Уэйд все время подшучивает над ним в эфире, обзывает то Стюартом-беззаконником, то Стюартом-в-сюртуке. Они явно встречались в преддверии нашего разговора — обсуждали потенциальные правовые издержки этой скользкой ситуации. У нас, конечно, развлекательный канал, но когда знаменитый ведущий спит с женой своего подчиненного, смешного тут мало. Поэтому Стюарт и присутствует при нашем разговоре: чтобы засвидетельствовать, что меня не уволили или каким-то образом не вынудили подать заявление об уходе.

— Эй, послушайте, — вмешался Стюарт. — Вернитесь в более конструктивное русло…

— Ты сам сказал, что тебе неловко и тяжело. Вот я и спрашиваю: раз тебе так неловко и так тяжело, ты намерен прекратить? Или продолжишь в том же духе? — Я говорил все это, глядя на щетинку над переносицей Уэйда. Это место он всегда выбривает, чтобы получить две брови из своей сросшейся мохнатой бровищи. — Думаю, вопрос не праздный. И он имеет прямое отношение к нашей беседе.

— Мне кажется, здесь уместно обсуждать сугубо профессиональные отношения.

— Понятно. Ты и дальше намерен ее трахать.

Уэйд беспомощно смотрит на Стюарта.

— Джад, я понимаю, как тебе тяжело, — произносит Стюарт.

— Понимаешь? Да что ты понимаешь, Сюртук? Или он твою жену тоже трахал?

Нашему Стюарту шестьдесят лет, в шкафу у него висят бесчисленные сюртуки — одинаковые костюмы в полоску, а в груди на каждом вдохе-выдохе хрипит и взбулькивает мокрота, поскольку он дымит без передышки уже много десятков лет. Еще он отличается резкими, совершенно необъяснимыми перепадами настроения, которые на самом деле связаны с непредсказуемым поведением его кишечника. Жены у него, кажется, нет, а если есть, он и сам с ней вряд ли спит. Про Уэйда и говорить нечего.